Владимир Фильчаков - Торговец жизнью

Я киваю, с улыбкой смотрю на нее.

- И маслята. Давай поищем?

- Нет-нет, - обрывает она себя. - Надо идти. До обеда еще далеко, мы сможем пройти десяток километров.

Я нехотя встаю. Как она преобразилась от того, что у нее появился я. Я смотрю на нее, и к горлу подкатывает комок. Мне вспоминается Надя. Ведь я любил ее. Оплакивал. Моя душа вся выгорела, когда я потерял ее. И Андрейка... Чудесный голубоглазый и светловолосый мальчишка. И еще та женщина, Жанна... Она маячит на краю сознания, как живой упрек. Я встряхиваю головой, отгоняю видения, но они возвращаются, колют совесть. Черт возьми! Я не могу так! Оставьте меня! Лада замечает, что со мной что-то неладно, подходит, берет мою голову в ладони, пристально смотрит.

- Извини, - говорю я. - Воспоминания нахлынули.

И я, торопясь и сбиваясь, рассказываю ей про Надю и Андрейку, выплескиваю на нее свою боль и отчаяние... Она слушает, не перебивая. Наконец я выговариваюсь, и стою, опустошенный. Что она скажет?

- Пойдем, - говорит она. - Просто молча пойдем, и тебе станет легче.

Мне, действительно, становится легче. Падает камень с плеч, который давил на меня все эти годы. Я словно жил под дулом пистолета все время, а теперь пистолет убрали. Надя, Надя, прости меня, я не забуду тебя никогда!

И мы молча идем по сосновому лесу, и меня переполняет благодарность к этой худенькой девушке, которая выслушала меня, и сказала именно то, что нужно. Мне не нужны были слова утешения, фальшиво-бодрая поддержка, которая часто скрывает равнодушие. Спасибо, Лада!

Вечер застал нас в лесу, и я невесело пошутил, что нам придется спать на дереве. Лада задрала голову, и с сомнением сказала, что на таких деревьях спать опасно, слишком высоко падать. В конце концов я уселся спиной к дереву, Лада положила голову мне на колени, я укрыл ее плащом, и мы попытались заснуть. Она заснула очень скоро, а я сидел, разглядывая звезды между ветвей. Небо почернело, стал виден Млечный путь. Метеоры часто чертили небосклон. Август, время Леонид. Скоро я перестал различать ближайшие деревья, чернота поглотила их. Мое тело затекло, но я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить Ладу, которая тихо посапывала в темноте.

Борис утверждает, что я хозяин всему, что происходит со мной. Частично я в этом уже убедился - когда мне захотелось вернуть Ладу, она тут же оказалась рядом. Но Борис утверждает, также, что я сам выдумал катастрофу, в которой погибли жена и сын. В таком случае - зачем? За каким чертом я придумал катаклизм, в котором сгинуло столько народу? Что толкнуло меня на это? Нет, нет, это бред, поверить в такое невозможно! Мы мирно жили... да, а как мы жили до катастрофы?

Оказывается, я плохо помню. Да что там плохо, не помню! Полноте, жил ли я до катастрофы, или родился вместе с ней, наполненный неясными воспоминаниями? Это открытие неприятно поразило меня. Что же получается - я не помню себя до катастрофы? То есть, не то, чтобы совсем не помню, но как-то смутно, урывками. Детство, школа, мама, отец - все это как-то смутно, неясно, словно было не со мной.

Студентом я помню себя более отчетливо. Я действительно учился в университете, в Тонске, на историческом факультете. Помню пирушки с веселыми друзьями и девчонками, общежитие с жесткой металлической койкой и плоским матрацем, а также тишину библиотеки, книжные полки с древними книгами, стол в читальном зале с настольной лампой под зеленым абажуром... А что было дальше? Как я познакомился с Надей? Была ли у нас свадьба? Как она ходила беременная? Когда родился сын - весной, или осенью? Я решительно не помнил, хоть убей. Этого словно не было.

- А этого и не было, - сказал я себе голосом Бориса.

- Ммм... что? - сонно пробормотала Лада.

- Спи, - прошептал я. - Все хорошо.

Вот как? Может быть, и Бориса я тоже выдумал? Неужто я такой... Какой? Кто я?

Сон все-таки сжалился надо мной, и всю ночь я провел среди смутных, неясных образов, которые сменяли друг друга, перетекали из одного в другой. Мне снился Витамин. Он растолстел, раздобрел, стал вальяжным. Его жена Прасковья смотрела на него влюбленными глазами. Хозяйство у них разрослось, они стали самыми зажиточными в деревне. Я видел катастрофу. Дома рушились ни с того, ни с сего, поднимая клубы пыли. Я слышал крики заживо погребенных и раненых. Я видел убогую каморку, в которой ютились десять человек, вечно голодных и обозленных...

- Сережа, что с тобой? - услышал я.

Надо мной склонилась Лада.

- Дурной сон, - сказал я, чувствуя, что не могу шевельнуться. - Знаешь, я весь затек. Тебе придется помочь мне подняться.

Ночью было достаточно холодно, я жутко продрог. Меня начала бить крупная дрожь. Кое-как я поднялся. Мускулы одеревенели и не желали подчиняться. Лада принялась растирать меня сильными руками.

Утро поднималось над лесом. Блекли звезды, таял Млечный путь. В лесу было удивительно тихо. Почему не поют птицы? Почему так неестественно тихо?

Потом мы завтракали под развесистой сосной, болтая обо всем и ни о чем, потом пошли на восток. Прав был Борис. Сны неясны и недостоверны, они состоят из страхов и вожделений, они не запоминаются целиком. Не верю тем, кто рассказывает сны в мельчайших подробностях, как хорошо написанный рассказ. Они лгут, они придумывают то, чего не помнят, они приукрашивают и выдумывают то, чего не видели. В снах есть только неясные образы и ощущения, томления, кошмары, не имеющие ничего общего с жизнью, это всего лишь отголоски жизни, ее слабые тени.

Прав Борис - то, что я видел тогда, когда Лада ушла из квартиры с Ларисой, было гораздо более настоящим, чем моя жизнь с Надей, которую я не помню целиком, и которая, скорее, и есть сон. Вот чертовщина! Откуда же такое твердое наваждение? Ведь я до сих пор тоскую по ней!

К вечеру местность сделалась пересеченной, нам приходилось подниматься на холмы и спускаться в лощины, следуя изгибам дороги. На горизонте замаячили сопки. Равнина кончалась. Нам преградила путь широкая река. Река вздрагивала под порывами легкого ветерка. Дорога спускалась к самой воде и исчезала в ней. Мы постояли несколько минут, вглядываясь вдаль, и заметили на противоположном берегу тусклый огонек.

- Там паром, - сказал я, разглядев темную громаду у берега. - Но у нас нечем заплатить.

- Это у вас нечем, - засмеялась Лада. - А у нас есть. Деньги, вот!

- Деньги?! - восхитился я. - Сто лет не видал денег. Покажи!

Лада порылась у себя в котомке и достала несколько монет. Я посмотрел их. Это были Российские рубли тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

- Угу, - сказал я. А ты пробовала рассчитываться с кем-нибудь этими деньгами? Может быть, здесь такие монеты не принимают?

- Да ну, - с сомнением произнесла Лада, тщательно пряча деньги. - Примут, небось. Надо как-то вызвать паром-то.