Ярослав Веров - Бозон Хиггса

— Благодарю покорно, — пробормотал Олег, всё это начало его забавлять. — Не слишком-то и надо было.

У Дитмара успехи были более значительны. Плазмоган торчал в нише, закреплённый между двумя клеммами, словно насос на раме велосипеда. Сейчас он был не серебристый, а прозрачный, и внутри пульсировала тонкая малиновая нить.

— Хорошо, — сообщил немец. — Давно не заряжал. Такая же станция была в Балаклаве, но говорящих двухметровых баб там не водилось. Ты понял, что это такое?

Олег кивнул.

— Хорошо, — повторил Дитмар. — Обсудим это позже.

Малиновая нить погасла, плазмоган снова сделался серебристым.

— Возвращаемся, — скомандовал немец.

Призрачная женщина на постаменте проводила их неподвижным взглядом кошачьих глаз.

Обратно на смотровую площадку шли молча. Каждого занимали свои мысли. О чём думал гауптштурмфюрер, неизвестно, но астроном вдруг понял, что хочет поговорить со священнослужителем. Правда, не столько исповедаться, сколько исповедать.

— Расскажи о себе, если желаешь, — попросил Олег, когда оказался рядом с Иоанном.

Они стояли на смотровой площадке, на стороне, обращенной к морю, и солнце заливало окна башни ослепительным блеском. Иоанн, скинув плащ, остался в тунике, подпоясанной кожаным ремнём с бронзовой бляхой, которую украшал простой геометрический орнамент. С «чёрными копачами» Олег немного знался — в смутные девяностые выживать приходилось всяко. Бляха была готская. На поясе, в кожаных ножнах обнаружился и короткий меч, судя по форме рукояти — тоже готский. Хорошо же экипировали древних христиан в последний путь…

— Ответь, рус, — словно не услышав просьбы, сказал монах, — в каком году от Рождества Господа нашего Иисуса принял ты кончину?

— В две тысячи девятом.

Иоанн огорчённо покачал головой, потеребил бороду.

— Значит, и за две тысячи лет по Рождеству Он не явился вновь… Слушай же. Я нёс свет истинной веры и просвещения здесь, в Готфии, и достиг на этом поприще немалых успехов. Сам Патриарх Константинопольский учредил готскую епархию, а возле торжища Парфенитов был основан мною монастерион. Однако Готфия давно страдала под властью свирепого иудея — хазарского кагана. И вспыхнуло восстание, и я был с моей паствой. — Иоанн помолчал. — Но увы мне. Восстание было разгромлено, я бежал, позорно бежал в Амастриду, где и обретался четыре года до кончины. А следовало принять мученический венец! Но не дал Господь сил, и за то низвергнут я в пекло сие, и ещё милость Божия, что не в самый страшный из кругов адовых…

Олег ощутил лёгкое головокружение. Иоанн и готы. Готы и Иоанн. Что-то очень знакомое. Очень.

— Где же ты воскрес?

— Не говори так! Не воскрешение сие, но суть наваждение бесовское!.. Отдал Богу душу я в Амастриде. — Иоанн неторопливым жестом указал на морской горизонт, в сторону Турции. — Однако всегда желал быть погребённым в Парфенитах, в родном монастерионе. И вижу, что желание моё было выполнено. Ибо… возник я на склоне Айя-Дага, но ни монастериона, ни чего-либо человеческого там не было! Да, наваждение, Олег, — помолчав, добавил он, — ибо умер я стар и немощен, а восстал — крепок и здрав.

Иоанн Готский, вспомнил он, наконец. Кенотаф Иоанна Готского. Партенит. Санаторий «Крым». Место точного захоронения неизвестно. Причислен к лику святых. Сказать? Нет, не надо. Совсем старик с ума сойдёт. Если, конечно, я не сойду раньше. Поэтому займёмся прикладной лингвистикой.

Опять же в смутные девяностые, во времена всеобщего разгрома он то ли от отчаяния, то ли от любопытства, а то ли просто от нечего делать посещал общество местных эзотериков. Был там среди прочего разношерстного люда и любопытный мужичок — сурдопереводчик, который брался обучить всякого желающего пониманию речи по артикуляции. Олег пожелал, и у него вроде даже неплохо получалось. Можно и попробовать.

— Скажи мне ещё, Иоанн, какой титул носил царь готов? — Олег сконцентрировал внимание на губах монаха.

— Не царь он был, а управитель кагана.

— И какой титул?

— Говорю — управитель.

— Это по-гречески?

— По-гречески. — Монах пожал плечами, выказывая недоумение.

— Прошу, повтори медленно.

— У-пра-ви-тель, — медленно и внятно произнёс Иоанн, и Олег понял: «топархос».

Топарх.

— А по-хазарски?

«Управитель» — услышали уши, но слово вышло совсем коротким, и он без труда разобрал: «пех».

— А по-готски? — не унимался Олег.

— Управитель.

«Феудан»? «Тиудан »? Неважно.

Монах вздохнул, развернул плечи, посозерцал морскую даль. Поправил меч на поясе.

— Ведомо мне, за что низринуты сюда язычница и германец. Снова вопрошаю тебя, рус, — ты за что низринут в пекло?

Задуматься он не успел. В груди возник тугой и жгучий комок, в виски стукнуло молоточками, неведомая и властная сила охватила всё его существо, и сила эта, нет, не говорила, слов не было, но внушала: встань и иди. Во рту пересохло, жара надвинулась стеной, в глазах потемнело. Он зажмурился, затряс головой, силясь отогнать наваждение — не вышло. Где-то на обочине сознания он слышал глухое бормотание Иоанна — монах крестился и произносил что-то неразборчивое.

— Что… что это? — широко разевая рот, как выброшенная на берег форель, пролепетал он.

— Наваждение бесовское! — хриплым, чужим голосом ответствовал монах.

На площадку вихрем ворвался Дитмар фон Вернер.

— Новый Зов! Собираемся.

— Куда? — выдавил из себя Олег.

— Ляг и прислушайся, — скомандовал немец.

Ноги и так не держали, и он улёгся прямо на полупрозрачный пол и закрыл глаза. НЕЧТО подхватило его и повлекло за собой. Выше, выше, и на запад. Надо быть там. Там. Ай-Петри? Нет, ближе. И ниже. Ялта. Нет. Ещё ближе. Гурзуф. Да. Выше. Да. Стоп. Беседка Ветров.

— Беседка Ветров, — сказал он, открывая глаза.

Стало легче. Зов держал в тисках, всё ещё кричал «встань и иди», но уже не столь пронзительно, не столь нестерпимо…

— Можешь показать? — Фон Вернер развернул карту — самодельную, аляповато процарапанную на куске какого-то пластика карту Южного берега, испещрённую непонятными значками и подписями на немецком.

— Здесь, — он уверенно ткнул пальцем, мимолётно отметив, что понимание немецкого не распространяется на письменность. — Но что?..

— Новое воскрешение, — лаконично сообщил немец и внезапно рявкнул: — Полчаса на сборы!

С высоты башни казалось, что до откосов Куш-Каи рукой подать. И светило вовсю солнце. Не хотелось думать, что через какие-нибудь два-три часа сгустятся сумерки, а подъём на Бабуган идёт через густой лес. Раньше лесом вела дорога, но есть ли теперь она? Вряд ли.

— До утра нельзя подождать?

Дитмар окатил презрительным недоумением.

— Если опоздаем, от воскресшего останутся рожки да ножки. Первого своего воскрешённого я не спас — тоже решил подождать.