Клиффорд Саймак - Посетители

— А если мы что-то обнаружим и поделимся с ними, это будет означать дальнейшую эскалацию. Кто еще так думает?

— Я не говорю — делиться. Я говорю о небольшом, чисто символическом участии, о представительстве ученых, чтобы не унижать их национальную гордость.

— Я согласен с Уинстоном, — сказал Уайт. — Мы можем позволить себе кое-что, чтобы сохранить реноме наших друзей.

— То, о чем вы говорите, просто снисходительное патронирование, — заговорил молчавший до сих пор Хэммонд. — Они это сразу поймут, ведь в подобной ситуации они поступили бы аналогичным образом. Нет, или мы работаем с ними на равных или оставляем все для себя. И еще одно — мы должны отдавать себе отчет, что пока нам делить нечего. И возможно, при всем уважении к доктору Аллену и его усилиям, мы так ничего практического и не получим.

— В этом случае, — сказал Уайт, — было бы совсем неплохо привлечь их к работе. Это весьма способствовало бы улучшению наших отношений. А поскольку мы ничего не нашли, то и делить нам нечего.

— Маркус, — без всякого энтузиазма произнес президент, — ты предлагаешь рискнуть, а это чревато…

— Ладно, забудем то, что я сказал, — предложил Уинстон, — просто мне в голову вдруг пришла такая идея.

— Но меня это очень смущает, — не согласился Уайт. — К тому же, как реагировать на предложения помощи и сотрудничества со стороны наших союзников и искренних друзей. Они предлагают нам помощь…

— Да, представляю, насколько они искренни, — язвительно сказал Хэммонд.

— И позднее, — совершенно игнорируя замечание Хэммонда, продолжал Уайт, — возможно, нам придется их об этой помощи просить. Мы ведь пока совершенно не знаем, с чем столкнулись.

— Мне кажется, — сказал президент, — лучше пока все оставить, как есть. Давайте оставим в покое другие страны и займемся исключительно нашей. Были небольшие волнения. Демонстрации, шум, крики, хулиганство в районах вроде Гарлема в Нью-Йорке. Есть какие-нибудь новости по этому вопросу, Дэйв?

— Ничего существенного, — ответил Портер. — Можно считать, что нам повезло. Мы совершенно не подготовили общественное мнение страны. Нужно было проинформировать прессу сразу же, как только появились признаки, что рой разлетится. Нужно было предупредить народ.

— Ты страдаешь по этому поводу?

— Черт возьми, мистер президент, но это действительно так. Допустить, чтобы НАСА само публиковало свой тощий бюллетень — низкая хитрость с их стороны.

— Дэйв, мы ведь это уже обсуждали.

— Да, и вы ошибались.

— Но и ты был с нами.

— Нет, я был против и некоторые меня поддержали.

— Только некоторые.

— Сэр, такие вещи нельзя решать простым голосованием. Здесь каждый знает в совершенстве свое дело. Я тоже знаю свое. Пока нам везет, и я надеюсь, что завтра утром мы сможем опять это повторить. Чего я боюсь, так это выступлений каких-либо сект и культов. Сейчас все ненормальные и лжепророки до предела напрягают голосовые связки. Все евангелисты бросились читать молитвы. В деревенских церквях яблоку негде упасть. В Миннеаполисе группа цветочных пацифистов второго поколения пыталась прорваться к пришельцу сквозь полицейский кордон. Они собирались продемонстрировать пришельцу, опустившемуся на взлетной полосе аэропорта, свою любовь.

— Не думаю, что стоит слишком волноваться по этому поводу, — сказал Хэммонд.

— Страсти кипят, — напомнил Портер. — Очень многое еще кипит внутри, под крышкой. Латентный страх может легко прорваться наружу. Алилуйщики могут легко выйти из-под контроля разума. Мы на грани вооруженных стычек на улицах городов. А это произойдет, если только надувшиеся пивом консерваторы заденут прыгающих по улицам провозгласителей Золотого Века…

— Вы, как всегда, преувеличиваете, — пожал плечами Хэммонд.

— Надеюсь, — кивнул Портер.

— Мне это осторожное ожидание не по душе, — вмешался Салливан. — Мне кажется, пора действовать, и действовать позитивно. Надо, чтобы люди увидели, что мы действуем, что мы держим ситуацию в своих руках.

— Мы ввели в действие Национальную Гвардию, — напомнил президент. — К тому же, почти к каждому пришельцу высланы группы наблюдателей-экспертов.

— Все это не более, как пассивные действия.

— Дело вот в чем, — сказал президент, — похоже, что бы мы ни предприняли, все будет ошибкой.

— Звонила мисс Фостер и сказала, что вы хотите со мной поговорить, — сказал доктор Альберт Барр Джерри Конклину. — Она не сказала точно, о чем, лишь намекнула, что вас интересует что-то, связанное с пришельцами. — Он повернулся к Кэт. — Вы заверили меня, что это не интервью для газеты.

— Да, это так, — подтвердила Кэт. — А о подробностях я не говорила потому, что, думаю, Джерри хочет сам все рассказать. Рассказать вам то, что с ним случилось.

— Понимаете, — начал Джерри, — меня это очень беспокоит. Я места себе не нахожу с того момента, когда это произошло.

— Пожалуйста, расскажите, что с вами произошло, — предложил Барр. — Лучше, если вы начнете с самого начала.

Он развалился за своим столом, глядя на посетителей с насмешливым любопытством. У него были светлые, цвета песка волосы, и он был моложе, чем ожидала Кэт, да к тому же обладал фигурой профессионального футболиста. В открытое окно кабинета врывались летние звуки университетского городка — пронзительный смех девушек, крики студентов, ворчание отъезжающего автомобиля, шорох покрышек и визг резины по асфальту, когда автомобиль резко взял с места. Опускающееся к западу солнце светило сквозь листву берез.

— Вы, очевидно, читали, — начал Джерри, — что при посадке пришельца в Одинокой Сосне была раздавлена машина?

— И это была ваша машина? — немедленно отреагировал Барр.

— Да, была. Я оставил ее у моста, собираясь немного половить рыбу. Мне сказали, что там водятся приличные радужные форели.

Барр не перебивал, пока Джерри рассказывал свою историю. Пару раз казалось, что он едва справлялся с собой, чтобы не задать Джерри вопрос, но так и не задал.

— Я обязательно должен обсудить с вами некоторые моменты, — сказал экзобиолог, когда Джерри закончил рассказ, — но сначала поясните, почему вы пришли именно ко мне? Что конкретно вы хотите от меня?

— Две вещи, — сказал Джерри. — Первое — ощущение дома. Пришелец заставил меня почувствовать это. Мысль о доме. Я долго думал, откуда могла мне прийти такая мысль, и не нашел пояснения. Пришлось предположить, что эту мысль индуцировал мне пришелец. Ведь в такой обстановке, в какой оказался я, не могло быть и речи об ощущении дома. Но ощущение было реальным. Не мимолетным, а продолжительным. Словно пришелец или то, что было у него внутри, управлял им, заставляя меня думать о доме.