Журнал «Если» - «Если», 2011 № 07

— Может, нам уехать отсюда? — говорит мама Милли, все еще изможденная после родов. — Музыкальная сцена Нью-Йорка еще не совсем погибла, хотя тоже превратилась в разменную монету.

— Но многие музыканты там голодают, — возражает папа Милли, баюкая дочь на своих изящных руках. — А здесь у нас есть пища и кров, старые друзья. И его светлость так любит музыку.

— Да уж, милейший человек. Только и заставляет меня петь этот чертов госпел. Что если он и с Милли так поступит?

Папа Милли вздыхает. Уж ему-то не знать, как его жена ненавидит этот старинный жанр. Но он хорошо помнит страшные сказки о мире старых денег, которые ему в детстве в Китае рассказывала бабушка. Кто-то мог заработать столько, чтобы купить само небо, в то время как сотням остальных не хватало на пропитание. По крайней мере, здесь есть работа для всех и каждого, кому она только нужна. Его друзья из тех немногих мест, где все еще поклоняются бесперспективной наличности, постоянно умоляют его помочь стать им вассалами сеньоров временного долга.

— Может, для Милли это и не лучшее, — изрекает он, — но определенно не худшее.

Мама Милли чертыхается, но не спорит с его заключением. Утром — тут уж ничего не поделаешь — дочь нужно представить его светлости.

Место действия — музыкальное владение, вершина Тихих Палисадов по бульвару Сансет. Родители Милли бредут через замок его светлости, оставляя за собой вульгарную эклектику из мрамора, бархатных портьер и шкур генетически модифицированных медведей, пока не оказываются в Тональном зале, где восседают его светлость и леди, окруженные египетской иллюзией — о подобной роскоши фараоны, пожалуй, только мечтали.

Родители Милли кланяются инкрустированным золотом сеньору и леди. Его светлость удаляет фараоновскую иллюзию, и взору открывается по-юношески стройное тело в итальянском костюме-тройке. Аватар взмывает над родителями Милли, и оттуда имитация сканирует их генетический долг.

— У вас задолженность по выступлениям, — провозглашает его светлость.

— Осложнения, — отвечает мама Милли, — с моей беременностью. Я слишком много пела госпел, а поэтому меня тошнило.

Его светлость исторгает стон, словно он слышал подобные оправдания неоднократно.

— Мы заключили соглашение. Может, вам не нравится быть моими вассалами? — Со взмахом его руки в воздухе появляются новые цифры задолженностей.

Но прежде чем его светлость продолжает, раздается смех леди Аманзы Коллинз: она рассекает проекции точеной рукой. Числа низвергаются по ее безупречным светлым волосам на пол, осыпаясь в драматичных показателях финансовой легкомысленности.

— Не надо этого, — заявляет она мужу. — Мы здесь для того, чтобы праздновать рождение Милли, а не осуждать.

Мама и папа Милли нервно переглядываются: особый интерес сеньора или леди к вассалу редко приводит к добру. И даже хуже: тогда как большинство сеньоров предпочитают лишь купаться во временном долге своих вассалов, эти двое совершенно иные. Вечно устремлены в заоблачные выси. Его светлость финансировал предварительное исследование долга, а леди и вовсе признанная специалистка в области генетики, способствовавшая созданию искусственных хромосом, в которых помимо личного генетического материала зашифрованы целые архивы информации. Многие мечтают об изменении мира. А вот его светлость и леди как раз среди тех немногих избранных, для кого это — явь.

Когда родители Милли стали вассалами его светлости, они даже и помыслить не могли, чтобы служить кому-либо другому. Но потом до них дошли тревожные слухи. О секретных экспериментах. О загадочных смертях младенцев. И вот безукоризненные генетически модифицированные глаза леди Аманзы Коллинз устремляются на Милли, а родители жалеют, что не сбежали, пока была возможность.

— Не знаем, как и благодарить вас за интерес, проявленный к нашей дочери, — произносит мама Милли, выдавая ложь с отточенной джазом плавностью.

— В этом нет необходимости, — заверяет леди Коллинз. — Вашей дочери уготованы великие свершения.

Это привлекает внимание его светлости.

— Ты полагаешь, ребенок может стать виртуозом?

— Миллисент Ка удивит даже тебя, — объявляет леди. — Спорим? Скажем, на двадцатилетний долг?

Его светлость разражается смехом, когда поспешно появляется их бухгалтер с портативным сканером и кодирует пари в их гены. Дабы выразить свое довольство, его светлость издает декрет, согласно которому Милли, чтобы стать его вассалом, придется заложить всего лишь десять лет своей жизни вместо обычных пятнадцати.

Ее родители с благодарностью кланяются, когда он взмахом руки дает понять об окончании аудиенции. Подходит бухгалтер и вживляет в правую ручку Милли крошечный транспондер: девочка заходится в реве, пока сканер загружает в информационную гранулу запись о долге, а также сигналы, подтверждающие, что она является будущим вассалом его светлости.

— Помните, — шепчет бухгалтер, — если транспондер не удалить за месяц до ее восемнадцатилетия и если накопившаяся задолженность не будет выжжена в генах девочки, она потеряет руку.

Родители Милли понимающе кивают. Они снова кланяются и шагают назад по мраморным полам, признательные, что им позволили уйти с долгом не выше того, с каким они вошли.

А Милли? Милли рыдает — ее ручке больно, а какая же младенческая боль не значит больше всей той глупости, которой наполнено поместье любого сеньора или леди?

Что такое долг? Как он превращается в чью-то собственность, которая, в свою очередь, превращается в то, что неизвестно какие люди на другом конце света взимают в качестве оплаты, пока вы крепко спите в кровати, и вашей-то не являющейся?

Попросите какого-нибудь экономиста объяснить, как вращается Земля, и упомянутый умник наврет вам с три короба о неделимости мира. Что это крупная сеть доходов, платежей и просачивания благ по цепи сверху вниз [13] Теория «просачивания благ сверху вниз» — утверждение, что выгоды монополий совпадают с выгодами мелких предпринимателей и потребителей. . Забудьте этот детский лепет. Забудьте про деньги. И про золото с бриллиантами тоже. Единственный достоверный платеж — это количество дней, отведенных нам на земле.

А если бы мы могли торговать этим временем? Если бы единственной ценностью стали минуты, которые однажды мы могли бы прожить? Если бы каждое зернышко риса или каждый глоток воды брался в долг будущих мгновений вашей жизни?

Миллионы лет наши гены создавали жизни, которые нам суждено проживать. А теперь мы на скорую руку подправляем и переписываем эти гены по своему усмотрению. Так почему бы тогда не вписывать в них набегающий долг в выражении нашего будущего?