Эдмунд Купер - Сомнительная полночь

- Я чувствую себя неплохо и хотел бы отправиться домой.

- Сэр, вы должны отдохнуть, вам еще рано передвигаться. Я могу вам предложить болеутоляющее.

- К черту лекарства. Я хотел бы... где я?

Он с любопытством осмотрелся. Комната была совсем пуста, он заметил лишь, что стены покрыты панелями из какого-то изолирующего материала.

- Это комната холода, сэр. Вы в Санатории Северного Лондона. - Ее голос был монотонно-ровным, лицо ничего не выражало.

Что-то странное было в ее лице; хотя ей вряд ли можно было дать больше двадцати пяти, оно было каким-то безвозрастным - маскоподобным. Неподвижность этого лица вызывала у него необъяснимое беспокойство. Он посмотрел на женщину внимательнее. Она была высокой, темной, с хорошей фигурой, но в ней не было женственности. Монумент - вот подходящее слово. Несмотря на то, что на ней был белый халат, она выглядела так, как будто только что сошла с пьедестала.

Он попытался хоть что-то понять.

- Какого же черта вы меня положили в комнате холода? - раздраженно спросил он. - Из одной меня недавно достали.

- С тех пор прошло уже некоторое время, сэр. Вы были найдены в таком состоянии, что вас можно было назвать только условно живым. Так что температуру пришлось поднимать медленно.

Маркхэм удивленно посмотрел на нее, пытаясь хоть что-то понять, желая получить информацию и почему-то страшась этого.

- Условно живой! Что за ерунда!.. Извините, я не это хотел сказать. Он услышал собственный голос, скрипучий, неестественный и незнакомый, провел ладонью по липкому лбу и заметил, что пальцы у него дрожат. Он постарался взять себя в руки.

- Условно живой, - повторил он, стараясь говорить спокойно. - Я полагаю, вы хотите сказать, что я был без сознания и полузамерзший... Думаю, большая удача, что меня вытащили вовремя.

- Сэр, - сказала женщина в белом тем же монотонным голосом. - Вы были не без сознания, вы были мертвы по всем практическим показаниям. К счастью, мы разработали методы восстановления жизни после продолжительного пребывания в замороженном состоянии. Это случается очень редко, но ваша клеточная структура не была повреждена при первоначальном замораживании. Мы боялись, что...

- Кто вы? - перебил ее Маркхэм. Непонятно почему, но ее голос сильно действовал ему на нервы. Казалось, что она здесь и в то же время - ее нет, как будто, каким-то образом, она была чем-то вроде телефона, а разговаривал с ним кто-то другой, кто-то находившийся очень далеко... Он знал, что должен подавить панику, которая поднималась в нем.

- Кто вы? - услышал он свой крик. Она не проявила никаких эмоций.

- Сэр, я позову человека. Думаю, так будет лучше. Наступило молчание. Его мускулы непроизвольно напряглись. Потом он рассмеялся:

- Человека, Боже мой! А вы дьявол, что ли? Их глаза встретились, и он поперхнулся.

- Я - андроид, сэр. Человекоподобный робот.

Однако Маркхэм уже потерял сознание. Безмолвно и тяжело он опустился на каталку. На этот раз его сны были ужасно гротескными...

Вскоре раздался другой голос - человеческий голос, идущий издалека. Еще до того, как Маркхэм открыл глаза, он знал, что голос человеческий. Несколько секунд он не подавал виду, что пришел в себя, пытаясь сосредоточиться. Он не знал что и думать, потому что все мысли были фантастическими, а все умозаключения крайне абсурдными. Наконец в отчаянии он открыл глаза. Он вспомнил.

Человек определенно был человеком, тогда как та женщина не была настоящей женщиной.

Он был высоким, круглолицым, с короткой, заостренной бородкой. Одежда на нем была странная, напоминающая костюм артиста пантомимы или сатирической пьесы: длинного покроя пиджак из материала, похожего на зеленый бархат, полупрозрачная жилетка из какого-то синтетического материала и белая рубашка с очень длинным воротником. Брюки не были видны, поскольку он стоял близко к каталке.

- Предполагалось, что меня позовут, как только вы придете в себя, сказал человек. - Похоже, эти чертовы андроиды думают, что могут справиться сами в любой ситуации... Кстати, меня зовут Брессинг.

- Андроиды! - произнес Маркхэм хрипло. - Андроиды! - Он снова был близок к истерике. - Черт побери! Что...

- Спокойно, - перебил Брессинг. - Вы перенесли несколько шоков. Хотите я сразу разгружу вас, или лучше сделать это постепенно? И как насчет успокоительного укола?

В ожившем мозгу Маркхэма бился вопрос.

- Как долго? - пробормотал он, и в его голосе чувствовался страх. Как долго я... как долго меня не было?

- До того, как вас нашли?

- Да. Ради Бога, сколько? Брессинг улыбнулся.

- Держитесь, - сказал он. - Это вас потрясет... Около ста пятидесяти годочков - плюс-минус несколько лет. Вы помните, в каком году вы попали в ловушку?

Ему понадобились все силы, чтобы не закричать:

- В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом.

- Значит, вы были условно живым сто сорок шесть лет. Сейчас две тысячи сто тринадцатый год.

Стало тихо. Страшно тихо. Маркхэм слышал удары собственного сердца, превратившиеся в громовые раскаты, - сто сорок шесть лет!

Он пытался представить эти десятилетия ледяной тишины, могильной неподвижности, далекое и неспешное движение времени, пока он лежал окоченевший и безжизненный, хотя и не совсем мертвый, в камере "К". Сто сорок шесть лет!

Это неправда. Это не может быть правдой. Бред, галлюцинация. Возможно, сейчас его пытаются откопать, и он вскоре очнется, а около его кровати окажется Кэйти.

...Сто сорок шесть лет!

Он посмотрел на Брессинга, пытаясь усилием воли прогнать видение. Но Брессинг оставался перед ним в трехмерном измерении, стоял и улыбался. Маркхэм закрыл глаза, пытаясь убедить себя, что когда он их откроет снова, то окажется в Хэмпстеде, в обыкновенной больнице, или пусть даже в камере "К"! Да где угодно, только не там, где медсестры не являются человеческими существами, а доктора одеваются слишком экстравагантно... Сто сорок шесть лет!

Правда или неправда, но это была реальность; реальность или не реальность, но это была правда. Если только он не в сумасшедшем доме, где он сам, Брессинг и "женщина"-андроид - пациенты... Сто сорок шесть лет!

Он подумал о Кэйти, о Кэйти, малыше Джонни и Саре. Канун Рождества. Позавчера. Полтора столетия. Кэйти теплая и такая близкая. Потерянная в яме времени. Слезы потекли по его лицу. Плакать было чертовски глупо, по-детски, бесполезно. Просто проявление слабости. Но Кэйти и дети - милая, любимая Кэйти... Боже всемогущий! Сто сорок шесть лет!

Брессинг кашлянул:

- Полегче, старина. Поплачьте, если хочется, но ведь все равно назад не вернуться. Конечно, это для вас сильный удар, однако никуда не денешься. А если уж совсем плохо, спрячьтесь пока в своей собственной раковине. Как насчет транквилизирующего укола, а? Через десять секунд будет получше.