Станислав Жейнов - Цесариус обреченный...

5

В пять утра Константин очнулся. Несколько минут бездумно рассматривал потолок, потом внимание отвлек скрип; больной кряхтя приподнялся на локтях и повернул голову к двери. Она чуть раскрыта, кто-то рассматривал его в щель.

Картограф хотел что-то сказать, но вместо этого раздался глухой кашель. Дверь отворилась, поспешно вошел матрос, за ним еще двое, последний прикрыл за собой, но не полностью, остановился возле, чтоб наблюдать за коридором.

Тот, что вошел первым остановился у койки, склонился над картографом, сказал тихо:

— Пора капитан. Все готово. Надо идти.

— Макс… — щурясь сказал Константин, заглядывая матросу за спину, — а кто там?

— Наши… Лем и Чирик. Пора капитан. Надо идти, — повторил он.

— Надо?.. Помоги встать.

— Вот так… ага… Давайте ногу сюда… Больно?

— Подай одежду.

Макс посмотрел по сторонам.

— Там, в шкафчике. И туфли внизу.

Константин еще не пришел в себя, и только глупо улыбался, когда его непослушные руки просовывали в рукава, а ноги в штанины; вяло хихикнул, когда на туфлях стали завязывать шнурки.

— Да брось ты… я сам…

— Это будет долго.

— Ну чего возишься, давай скорей, — прошептал Лем, — тот, что подглядывал в коридор.

Картограф вдруг насторожился.

— Макс, а отчего так тихо? Вы чего шушукаетесь?

— А чего зря шуметь? Мы всегда так… Мы народ не крикливый.

— Да.

— Капитан Рум, — сказал Чирик, — наверное, надо взять какие-то вещи? Документы там, карты какие-то, компас…

У картографа закружилась голова, его повело, пришлось снова лечь.

— Чирик, ты что-то спросил? Сейчас приду в себя… плохо соображаю.

— Я говорю, может, вещи какие взять, все равно пропадет, а так…

— Пропадет-пропадет. — Константин опять сел, посмотрел на матросов, но уже иначе; глаза стали осмысленными, злыми.

— А почему вы все здесь? Почему не внизу? А?.. Что с пятнадцатым? Держите или уже все?.. Макс!

— Пятнадцатый?

— Ну?!

Матросы стали переглядываться. Лем развел руками.

— Пятнадцатый? Капитан… какой пятнадцатый? Вы же приказали спускать шлюпки… Внизу никого… уже восемь часов… Мы Вас ждали, чтоб отплыть.

— Я приказал спускать шлюпки?

— Второй помощник, от Вашего имени…

— Этого не может быть, потому что я… — вдруг запнулся, в голове загудело, — потому, что…

"Вот оно!.. А вот это уже серьезно!.. А ну-ка выкрутись!.. А теперь, месье Рум, мы на тебя поглядим!.."

— Мушито?! — Константин вскочил. — Где он?!

— Отплыл… давно уже. Он и все наши.

Картограф сжал кулаки, скрипнул зубами. В каюте потемнело, тень большого облака, пестрого, цвета усыпанного пеплом мяса, поползла по шхуне, с палубы в воду, и дальше по пенному следу на многие, многие мили. Матросы опустили головы, им было страшно смотреть на своего капитана.

— Мы и подумать не могли, — тихо проговорил Макс. — Эрик сказал, что это ваш приказ. Чтоб не мешали, заменили всех на палубе: рулевого, вперед смотрящих, дежурных — всех. Спустили шлюпки, нагрузили.

— Что?

— Снесли весь провиант… Почти весь… Мушито сказал, вы догоните. Оставили Вам шлюпку. Он требовал, чтобы мы плыли с ним. Мы отказались. Ругался, но…

— Забрал провиант, — прошептал картограф. — Макароны, консервы, сушеные фрукты…

— Все капитан. Под чистую… Сухари разве… и алкоголь…

А-аа, — простонал Константин. Принялся мять ладонью кожу на лице.

Молчали почти минуту.

— Капитан, — не поднимая глаз произнес Лем, — шлюпка на воде. Корабль не спасти. Надо уходить. Поймите, Мушито в чем-то прав. Всем не выжить, а тридцать пять человек, с тем, что взяли, на береях года два-три протянут.

— А как же остальные, Лем? Вы, всерьез поверили, что я брошу людей?! Вы меня что, день знаете? Здесь три сотни человек! Не от хорошей жизни они тут!.. Их дома ждут! Вот как вы обо мне думаете, если поверил этой гниде! Гребите-ка вы на своей шлюпке! — в сердцах крикнул картограф.

Помолчал, чуть успокоился, и уже без злости:

— Даю пять минут, больше — извините… Надо людей поднимать. Тушить, тушить… Ничего-ничего, еще не все потеряно… Дойдем. Я доведу этот корабль… Чего застыли? Проваливайте. Знать вас не хочу!

— Чем тушить?.. Насосы на третьем оставили…Скорей всего уже…

Константин вскочил, рванулся к двери, но ноги тут же подкосились, потерял сознание еще до того как стукнулся головой об дверной косяк.

5

Два дня как ушло солнце, погода быстро портилась. Ветер, порывистый холодный со свистом кидался на корабль, путался в канатах, трепал паруса, силился вырвать мачты и вдруг пропадал — на пол часа, на час становилось тихо, снизу накатывало тепло; палуба будто оживала, между бортов колыхалось легкое марево, рассеивались прозрачные фонтанчики, что тонкой струйкой пробивались сквозь невидимые щели.

Опять свистит, заскрипела палуба, хлоп, хлоп — вздулись паруса.

— Лови! Лови его!

— Да где ж его словишь! Улетел!

— Как птица, глядите! Как птица, месье Константин, скажите!!

Картограф как и все задрал лицо к небу; бланки, папки, и огромная карта, все, что еще несколько секунд назад мятой кучей громоздилось на столе, вдруг вспорхнуло, стремительно рванулось ввысь.

— Я принесу еще, — сказал учетчик, встал из-за стола.

Константин и бровью не повел, еще долго смотрел вверх, улыбался; губы шептали: лети, лети…

Только час назад картограф пришел в себя. Два дня без сознания, в бреду, в лихорадке — потный, опухший, заляпанный кровью, валился с койки, выл, полз куда-то, и почти добрался: маячило уж близко что-то холодное, пустое, но не умер, и в этот раз не умер.

Ему лучше; сам оделся, без посторонней помощи поднялся на палубу. Взгляда на нее хватило, чтобы понять: уже никто ничего не тушит, пустили на самотек, смерились. В два дня решилась судьба цесариуса — корабля гиганта, надежды и гордости торгового флота.

Еще в коридоре столкнулся с Максом и Лемом; матросы несли ему горячую воду и сменное постельное белье.

— А вы что здесь делаете? — строго спросил Константин. — Я же сказал, чтобы убирались к чертям.

— Капитан, — прозвучала в ответ, — мы не заслужили такой немилости. Мы никогда бы Вас не бросили, и…

— Не попадайтесь мне на глаза! — оборвал картограф. — У вас нет чести! Вы предали команду, корабль и своего капитана. Как вы могли?.. Вы перестали тушить… Вы бросили насосы… Столько усилий, столько жизней, и… А потом, еще и братьев своих же обворовали…

— Мы выполняли приказ!

— Убирайтесь. — Вяло отмахнулся и побрел наверх.

Суета, уговоры, приказы — все уже не к чему. Теперь тишины, пусть тихо будет. Сесть в мягкое, кулаки на стол, уткнуться в них подбородком, смотреть на воду, и все, больше ничего не надо.

Так и сделал. Но возле черты уже собираются, выстраивается очередь, справа зашелестел бумагами учетчик, слева бу-бу-бу…