Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

"Нехорошо как-то, - выпив, думал Калачев. - Не обиделся ли? Что ж это в самом-то деле - русские у русских документы проверяют?! Ну был бы якутом, тогда ясное дело - показывай бумагу, а так..."

- А почему домик на ножках? - спросил Дмитрий Ваплахов.

- Чтоб снегом не засыпало. Метет тут у нас часто, так что если б не на столбах, то по крышу бы заметало, а так только по верхнюю ступеньку может...

Ваплахов кивнул и снова подумал: умно-то как придумали!

- Я, может, собачкам мяса отнесу? - спросил Добрынин, глянув на начальника экспедиции.

- Да, там в ведре еще осталось, как раз теплое... - ответил Калачев. Собачки теплое любят!

Добрынин снова натянул кожух, шапку-ушанку напялил, рукавицы. Взял ведро и вышел из домика.

Лайки лежали себе на снегу спокойно, словно ко всему они были готовы: и к морозу, и к отсутствию пищи.

- Ну вот, я вас сейчас... - улыбнулся, приговаривая, народный контролер. Мяска...

Сначала скрипнули под его ногами ступеньки деревянного порога, потом снежок.

Присел на корточки перед лайкой - вожаком упряжки.

- Вот кусочек! - положил перед нею на снег не кусочек, а скорее кусок темного, еще теплого мяса.

Лайка оживилась, схватила мясо зубами. Стала жевать.

- У меня тоже собака была, - задумчиво, глядя на жующую лайку, заговорил Добрынин. - Митькой звали. Тоже большой пес, сильный, звонкий. Помер. Теперь осталась жена, дети... Далеко.

Другие лайки, казалось, тоже слушали народного контролера, шевелили ушами, поглядывали то на жующего мясо вожака, то на человека, сидевшего на корточках перед ним.

- А меня сюда вот занесло... - говорил Добрынин и тут же подумал: "А не пьяный ли я случайно, чего это я перед псами говорю?" А потом мысленно махнул рукой и снова, глядя в умные глаза большой сильной лайки, заговорил народный контролер голосом грустным и жалобным: - А жизнь идет... и так хочется много для Родины сделать, а не получается... Потому что Родина очень большая, и вот отсюда сразу не выбраться - только через месяц-два поезд придет, когда рельсы построят... А значит месяц-два я пользу Родине не смогу приносить. А Родина на меня надеется, Родина мне доверяет... Обещали Маняше вместо сдохшего Митьки другого пса ... А Митька...

Защипало у Добрынина в глазах из-за появившихся на морозе слез.

- А Митька... - повторил он с грустью. В ведре лежало еще четыре больших куска мяса. Ножа не было, а значит поделить мясо на количество собак народный контролер не мог. Взял и бросил куски так, чтобы упали они каждый между двух лаек. И удивительное дело: не вскочили собаки, не набросились жадно на мясо, не стали из-за него рычать и злиться, а спокойно и даже дружески вгрызались по две собачьи пасти в один кусок, отхватывали, сколько получалось, и жевали, не издавая при этом ни звука.

Тепло мясного самогона, придав терпкую вялость движениям рук и ног, дошло до головы. Но это не помешало Добрынину оценить насколько эти собаки умнее псов из его далекого села, которые тут же устроили бы кровавую потасовку, и в конце концов все мясо досталось бы одной собаке, наверное, Тузу - псу помощника колхозного бригадира Хоменки. Хотя старый был Туз, постарше Митьки. Так что тоже, небось, сдох уже...

- Повыли бы, что ли! - негромко проговорил Добрынин, чувствуя сопротивляемость опьяневшего языка.

Калачев попросил Степу Храмова наполнить кружки еще раз.

- А почему дом длинный, а не круглый? - все еще донимал Дуева вопросами любознательный урку-емец.

- Ты что, не русский что ли? - не выдержал подвыпивший хромой.

- Нет, не русский, - признался Дмитрий и как-то напрягся весь, не зная, чего ему теперь ожидать от собеседника.

- А-а, - удивительно спокойно протянул Дуев. - Чего дом длинный, говоришь? Это ж ведь в общем-то не дом, а вагончик. Понимаешь, как там тебя зовут...

- Дмитрий, - подсказал урку-емец.

- Дмитрий? И не русский? Еврей, что ли?

- Нет...

- Ну ладно, подожди, видишь - пить будем!

- Тебе, Дуев, можно и пропустить! - строго посмотрел на товарища Калачев. - Кто тебе позволил с помощником народного контролера так разговаривать?!

- А я что? - жалобно встрепенулся Дуев. - Я что? Я вежливо... Пьян, конечно, немного. Но все, эту пропускаю...

Потом Дуев вздохнул тяжело, провел ладонью правой руки по лысине - была у него такая привычка - и снова глянул на урку-емца.

- Да, - заговорил Дуев. - Товарищ Дмитрий, это вагончик, чтоб можно было снизу колеса подставить и перевезти его на другое место... Понимаешь?

Ваплахов кивнул. Вторую кружку он тоже решил пропустить. Остальные выпили. В этот раз без тоста. По причине занятости каждого собственными мыслями.

Храмов думал о поезде, который скоро сюда приедет и заберет их куда-нибудь, может быть, домой, в Рязань, может, просто в другое, но более теплое место.

Горошко крякнул, выпив мясной самогон одним длинным глотком. И вспомнил почему-то родную станицу Лабинскую, что на северном русском Кавказе.

"Что-то задержался народный контролер, - подумал и заерзал на ящике Калачев. - Еще плохо станет - замерзнет, а меня за это!.."

Начальник экспедиции встал, подошел к единственному окошку, выходившему как раз "во двор" вагончика. Но замутненное морозом стекло преградило путь взгляду Калачева. Тогда он сожалеюще щелкнул языком и нехотя посмотрел на дверь - выходить сейчас из этого теплого уюта на мороз желания не было.

- А чем печку топите? - спрашивал Ваплахов.

- Химией топим, - терпеливо отвечал Дуев, уже чувствовавший приближение головной боли.

- Чем? - не понял урку-емец.

- Это трудно объяснить, - покачал головой хромой. - Короче, без дров топится: берутся два химических вещества, смешиваются, и из-за этого возникает огромной силы тепло. Понятно?

Дмитрий отрицательно замотал головой.

- Знаешь, товарищ Дмитрий, - Дуев даже улыбнулся. - Давай я твоему начальнику расскажу, а он тебе потом объяснит. Понимаешь, у меня чего-то голова болит...

- Хорошо, - согласился Ваплахов.

На "дворе" тем временем возник какой-то протяжный звук, донесшийся сквозь стены и до обитателей вагончика. Калачев встревоженно посмотрел на дверь. Остальные тоже замерли, прислушиваясь. Звук был знакомым, но давно забытым. Каким-то не местным он был. Но, конечно, это был русский звук, и защемило у каждого, кроме урку-емца, в груди, не по себе стало каждому. Калачев не выдержал, набросил свой олений тулуп и, приоткрыв дверь, выглянул.

И увидел, впервые в своей жизни увидел воющих лаек, а перед ними сидящего на снегу народного контролера, всем своим видом выражавшего и большую тоску по прошлому, и какое-то непонятное счастье.

"Лайки, и воют?" - мысленно задался вопросом начальник экспедиции.

Выйдя на деревянный порог, он прикрыл за собой дверь, чтобы не уходило из вагончика тепло. Спустился к саням, присел на корточки рядом с Добрыниным.