Дин Кунц - «Если», 1994 № 03

Гляди, легок на помине, сам идет вместе с Власовым».

Не сказать, чтобы вместе. Статный мужчина шагал впереди, а старичок с картонной папкой семенил чуть сзади. Он, очевидно, был глуховат и вопрошал громко:

— Гость… Я слыхал, гость у нас. Где он будет ночевать?

— Не ваше дело, — сухо ответствовал первый. — Гостю отведена комната. Успокойтесь.

«Власов, он кто?» — шепотом спросил я соседку. — «Николай Родионович, мил человек, тоже директор, только общественный, от народа».

Ну, конечно же, какому городу, даже условному, обойтись без «власти народа». Ее-то и представляет культурно-бытовая Комиссия во главе с Власовым. (Четыре года назад перед смертью жены Николай Родионович, завхоз детдома, дал обет уйти а Дом престарелых. Как а монастырь). Круг забот Комиссии обширен: вопросы снабжения продуктами, одеждой, обувью, организация силами трудоспособных заготовки овощей, помощь в столовой, поддержание в Доме дисциплины.

— Неужели и здесь хулиганят?

— Всякое бывает, — ответил Власов. — Кочуют по интернатам бывшие уголовники, бомжи. Когда ваучеры дали — что творилось! Понаехали дельцы, скупали чеки за две бутылки, а кому выпивки не хватило, потащили свое барахло на продажу. Потом чистка была капитальная. Директор наша к пьянству беспощадна.

— Выселяли?

— Да, в Михайловский. Специнтернат.

Власову семьдесят никак не дашь. Цветущий мужик. «И чего на женится?» — судачат медсестрички. Он пришел с улицы нарядный: а строгом костюме, теплых сапогах и маховом полупальто нараспашку.

— Казенную не носите?

— То и есть казенная, — удивился Власов, потом рассмеялся! — Нет, телогреек у нас не имеется. Посмотрите на «ходячих» — люди хорошо одеты.

«Хорошо нам туточки, мил человек»…

Оно и вправду неплохо. Совсем не так, как представлялось мне в прежней далекой жизни — сутки назад. «Старики — дважды дети» — гласит пословица, и персонал старается скрасить им жизнь, придумывает развлечения. Летом конкурс на лучшую клумбу или состязание — «Ловись, рыбка». Зимой — конкурсы «Играй, гармонь». Многих песен, кроме как здесь, уже нигде не услышишь, они из памяти прадедов.

Изобразив себя обитателем Дома, я почему-то маюсь и не нахожу места. Будто потерял то, чему нет возврата. Будто отобрали что-то, без чего нельзя дышать. Так мечется дикая кошка за железными прутьями зоопарка. Но, может, это только у меня такое ощущение?

В приютском музее стоит макет деревенской усадьбы. Мастерил его Александр Федорович Елизаров, от роду крестьянин, инвалид войны. С великим тщанием он инкрустировал соломкой ставни крошечной избушки, вытачивал для двери петли; приладил к конуре цепочку для пса, возле сарайчика сложил поленницу и оставил в чурбане острый топор; потом огородил дворик забором с воротами и калиткой, закрыв ее на засев. Для кого-то это забавная поделка умельца. А мне увиделась его несказанная тоска по былому. Возрождая свой двор в миниатюре, Елизаров, наверное, заново прожил жизнь, процедил ее в памяти час за часом, а закончив работу, умер.

Кто знает, не окажется ли в музее и тощенькая папка, которую принес-таки мне «злыдень» Поздеев Сергей Васильевич, бывший с 1953 года директором Дальневосточного НИИ ветеринарии. В папке оказалось письмо Иосифу Виссарионовичу о том. что «я, Поздеев, районный ветврач, 12 января 1943 года внес все свои личные сбережения в сумме 10 тысяч рублей на строительство самолетов эскадрильи «Амурский колхозник». И ответная телеграмма Сталина с благодарностью. Ну. и вырезки из газет с описанием патриотического поступка.

Дорожит Сергей Васильевич своим архивом, но не потому, думаю, что сам вождь ему спасибо сказал. Тонкая папочка — ныне весь багаж его долгой, 80-летней биографии, его тайная гордость и слава, единственная осязаемая вещь, на которой держится ниточка воспоминаний.

Переезд в интернат, как теперь я понимаю. — не просто перемена места жительства. Это вынужденный обстоятельствами разрыв с естественной средой обитания. Сжигание мостов. Рассечение древа. Пусть говорят: пожилым здесь спокойно, они ухожены и утешены. Ухожены — да. Утешены — вряд ли. Телу хорошо, а душа кровоточит. Мыслями старики — среди покинутых своих вещей, памятью хороводятся с детьми, которые забыли не только дорогу к ним, но и адрес для почтовой открытки.

— Дом у меня остался в Старой Крапивной, дров там на пять лет, картошка, — причитает Анна Игнатьевна Кострикова. 87-ми лет. — А сын в Ленинграде, у него своих двое. А я его учила — техникум, институт. И хоть бы одно письмецо от него. Четвертый год молчит.

— Напомните ему, — шепчет Анна Игнатьевна. — Иванов Николай Филиппович, мой сын…

«Хорошо нам туточки, мил человек» — это пока не тронешь запретный, задавленный внутри себя нарыв.

В вестибюле — извлечение из правил; опекаемые могут быть отпущены на каникулы сроком на 10 дней при условии, если родственники приедут за ними и доставят их обратно.

— Сколько работаю, не помню.

чтобы за кем-нибудь хоть раз приезжали, — говорит Тамара Ивановна. — Правда, был недавно случай, гармониста нашего Андрея Ивановича Смирнова, слепого с детства, навестила племянница из Осташкова, и угадала ведь ко дню его рождения. Видели бы, какой это праздник был! А другие плакали от зависти и обиды.

Прав Бальзак: «Слезы стариков настолько же ужасны, насколько естественны слезы детей».

Ближе к ночи, перед отбоем, возле моей комнаты что-то загремело, я узнал голос Власова и вышел в коридор. Дверь тамбура была открыта настежь, чрез нее в подвал тащили носилки с телом, закрытым простыней. «Марья Васильевна преставилась, царствие ей небесное», — сказал Николай Родионович.

В эти сутки еще дважды оживал отсек «Изолятора», и, обдавая холодом, распахивалась дверь в никуда…

Что ж, костер нашей жизни не может полыхать вечно. У него есть молодость и есть старость. Думать, что кому-то дано только первое, а кому-то второе — наивное заблуждение. Время гореть и время угасать определено каждому персонально, и тут ничего не поделаешь. Кто помнит об этом, тот попробует продлить жизнь родительского костра, протянув к нему руки и положив на тлеющие угли смолистую ветку; кто беспамятен — не дождется и сам ничего, кроме ушата ледяной воды.

«Руки, дарующие помощь, святее молящихся уст».

Своеобразный вклад в научно-технический прогресс внесен Албанией. Некими умельцами из университета в Тиране был запущен информационный вирус. Отмечают его особую вежливость, поскольку «гость» прямо представляется: «Я — первый албанский вирус». Затем экран компьютера становится красным и следует второе послание: «Спасибо за сотрудничество». Память компьютера после этого абсолютна чиста.