Андрей Федосеенко - Искатель. 2009. Выпуск №2

— Как у Стражей Границы?

— Нет. У Стражей револьверы с барабанами. У пистолета патроны подаются из магазина в рукоятке с помощью пружины, но принцип стрельбы тот же… — Я вдруг замер, глядя во внимательные глаза Андрахия Кинтариуса. Он слегка улыбался оттого, что навел меня на мысль: откуда я это знаю? Я ведь никогда в жизни не видел и не слышал ничего о пистолетах.

Кроме того случая, когда держал его в руке на раскаленном солнцем асфальте.

Тряхнув головой, я разогнал мысли и вернулся к рассказу:

— Сзади, я знаю это, находятся два солдата с автоматами. — И, вновь удивленный своим знанием, добавил: — Это тоже оружие огнестрельного типа — и еще один наблюдатель, но у меня такое чувство, будто зрителей гораздо больше, неизмеримо больше. Я сам еще молод — лет двадцать шесть — и взволнован, но в то же время опьянен властью над этой шестеркой, властью, сравнимой с властью Господа Бога. Мне хочется начать со второго, потом переметнуться к четвертому, потом с наслаждением влепить пулю в затылок пятому, но я сдерживаю свой пыл. Все должно пройти официально: размеренно и хладнокровно. Главарь стоит крайним справа, и я начинаю слева, такой психологический ход, чтобы наказать его ожиданием. Я приставляю ствол пистолета к затылку первого и плавно спускаю курок. Гулкий хлопок выстрела уносится эхом вдаль, навстречу ветру и завихрениям пыли. Тело падает вперед, как мешок с овощами. Я перехожу к следующему. Его затылок ждет. Солнце сверкает на маленькой проплешине. Я приставляю пистолет к ней. Отдача второй раз дергает руку, тело падает. Я стреляю в третьего. В этот момент не выдерживают нервы у пятого. С визгом он падает ничком на землю и начинает извиваться между двумя неподвижными, как статуи, оставшимися в живых товарищами. Я не слушаю, что он кричит. У меня появляется желание застрелить его следующим, но порядок прежде всего. Я стреляю в затылок четвертому. Пятый, видимо, решает, что стреляли в него, и замирает, все мускулы его напряжены. Постепенно он понимает, что жив, и медленно расслабляется. Я наклоняюсь к нему и слышу, что он плачет. Откуда-то из глубин сознания поднимается жалость, но я загоняю ее обратно. Сосредоточившись на исходящем от пятого запахе мочи, который вызывает у меня омерзение, я стреляю ему в висок — он так лежит, — он вздрагивает и умирает. Я выпрямляюсь. Пот застилает мне глаза и немилосердно щиплет лоб. Я стреляю в затылок последнего, затем, бросив прощальный взгляд на тела, разворачиваюсь и иду к зданию, навстречу похоронной команде и уборщикам.

Несколько минут мы шли молча. Колоннада закончилась, мы спустились по ступенькам. От них к павильону вела выложенная камнем дорожка, но пески оставили лишь узенькую тропинку, кое-где скрыв и ее. Пропустив Андрахия Кинта-риуса на тропинку, я зашагал рядом по песку.

— Ты испытывал удовольствие от своих действий, — наконец прервал тишину старик.

Немного помявшись, я ответил:

— Да.

Кинтариус медленно кивнул:

— Продолжай.

— Я очнулся, ничего не понимая, со щеткой в руках, чувство реальности видения и… родства, что ли, исчезло. Немного подивившись, я хотел отбросить это видение, запрятать его поглубже для рассказов у костра перед сном и в кругу друзей, но видения продолжают преследовать меня третий день. Лица людей, странно знакомых мне. А потом одна и та же комната — глухой каменный куб, лишь одна сторона у которого стеклянная. Изнутри стекло тонировано, и я не могу ничего видеть, не знаю, что оттуда за нами наблюдают человек пять. У дверей стоят двое охранников, в углу — женщина в белом халате и с каким-то аппаратом в руках. Это врач. Посреди комнаты удобное кресло, привинченное к полу, над ним — большой сверкающий металлом аппарат. Охранники уже ввели в комнату выбритого наголо человека и усадили его в кресло. У меня в руке небольшой продолговатый предмет с кнопками. Большим пальцем я нажимаю одну и направляю прибор на кресло. С мягким жужжанием гладкие металлические обручи охватывают ноги и руки человека, прижимая их к креслу. Две металлические пластинки фиксируют его голову. В глазах человека застыл страх. Охранники отходят. Я направляю прибор — «пульт», вот как он называется — на агрегат над головой человека. Нажимаю кнопку. Агрегат с жужжанием немного опускается, поворачивается, перемигиваясь огоньками. Потом мгновенная вспышка. Агрегат вновь движется, поворачивается. Вторая вспышка. Щелчок — и он замирает. Я нажимаю следующую клавишу. Агрегат перемещается и замирает прямо над головой жертвы. Из него вытягиваются две тонкие металлические нити, опускаются к черепу человека и каким-то непостижимым образом входят внутрь. Все замирает на томительную секунду, последнюю секунду, — и я, и аппарат, и охранники, и женщина, и глаза жертвы. Я нажимаю главную кнопку. Голову человека охватывает сфера из паутины цвета морской волны, она шипит и искрится, но я знаю, что на самом деле она безвредна, это лишь дешевый эффект для зрителей, которых опять, как и тогда, во дворе, миллиарды. Смерть приходит через металлические нити. Человек шипит, выгибается дутой и опадает. Сфера исчезает. Женщина отделяется от стены, подходит к телу, приставляет свой прибор к его шее, смотрит на экран и констатирует смерть. Я последние два раза нажимаю кнопки. Агрегат с жужжанием вытягивает свои нити из головы жертвы и поднимается; кресло убирает зажимы, тело обмякает и опадает. Следом за женщиной я иду к дверям навстречу команде людей в серебристой одежде. Проходя мимо кресла, я кладу пульт на подлокотник. И так уже третий день. Дворика больше не было, теперь только эта комната, но люди каждый раз разные, и я — то моложе, то старше.

Мы подошли к павильону и начали подниматься по ступенькам в его блаженную тень.

— И каждый раз ты испытываешь удовольствие?

Я вновь замялся:

— Зависит от возраста… Молодой — да. Потом… Только пустоту.

— Привычная работа профессионального палача.

Мне было трудно ответить, но я заставил себя разжать губы: — Да.

— Ты хоть чувствуешь справедливость своих действий? — Андрахий пристально посмотрел мне в глаза.

Я слегка передернул плечом:

— Конечно.

— Это самое главное, — будто успокаивая, произнес он, но взгляд его еще секунду оставался настороженным, словно он сомневался, достаточно ли я правдив даже с самим собой.

Мы опустились на прохладную мраморную скамью, и, скользя взглядом по дюнам, я продолжил:

— То же самое преследует меня по ночам. Только ночью добавляется еще одна картина. Огромное темное помещение, и с грохотом из темноты в темноту движется множество лент из толстой материи, а на них разложены… части тех, кого я казнил: почки, глаза, сердца, печени, мышцы, кости, селезенки… Они текут куда-то нескончаемым потоком, а оттуда выходят новые безликие люди, будто бы собранные из этих частей. — Я на секунду замолчал, подбирая слова. — В отличие от дневных видений это отнюдь не отличается ощущением реальности — наоборот, я понимаю, что это аллегория, но сути ее постичь не могу. Слушай, может, на меня кто заклятье наложил? — я с надеждой посмотрел на Андрахия Кинтариуса.