Кэролин Черри - «Если», 1994 № 05-06

— Скажи мне! Скажи! — истерически кричал Серан.

— Нет, нет, ведь ты не мой ребенок, — сдерживая смех, сказала последняя бабушка. Это слишком смешно, чтобы рассказывать чужеземцу. Мы не можем оскорбить чужеземца, поведав ему такую смешную, такую невероятную вещь. Чужеземец может умереть. Зачем мне иметь на совести умершего от смеха чужеземца?

Человек не смеялся. Смеялись проавитяне. Смеялись долго, пока Серан Свайсгуд, истерически рыдая, не выбрался оттуда и не побрел к своему кораблю.

В следующем путешествии он уже назывался Меченым Молнией, и ему пришлось в течение девяноста семи дней быть королем острова в пресноводном море на М-81, но это уже совсем другая, гораздо менее смешная история.

Дело было сделано. И сделано неплохо, мог бы я добавить.

Мертвая принцесса лежит на полу в моей пещере, а вокруг нее сотни погибших — герои, чародеи, принцы, принцессы, гномы, эльфы. Валяются обломки девяти мечей, отслуживших свое. Я разрушил еще одно царство радости и добра до того, как оно успело разрастись.

Я трогаю языком клыки, чувствуя соленый привкус.

Последний боец лежит в углу, тело его изогнуто под немыслимым углом, волшебный меч сломан. Последний из десяти клинков, выкованных столетие назад силами Света, чтобы сразиться с моим повелителем и с теми, кто служит ему. Прекрасно! Кольцо, вверенное мне, хранится в изукрашенной самоцветами шкатулке в нише за моей спиной.

Покрытое ранами тельце верного гнома валяется в проходе. Мне видно маленькую ручку, так и не выпустившую топора. Вот это отвага! Неужели он и вправду надеялся сразить меня своим жалким оружием?

Лишь старый чародей еще дышит. Но я сломал его волшебный жезл и отнял у него силу темными заклятиями. Пожалуй, я подарю ему еще несколько минут, чтобы понаблюдать, как он будет умирать, проклиная все, чему так истово служил.

— Слышишь ли ты меня, Лортан?

— Да, Бэктор, — отвечает он едва слышно, привалившись к стене слева от меня и поджимая перебитую ногу. — Как вышло, что я еще жив? — спрашивает он немного погодя.

— Я хочу, чтобы ты напоследок побеседовал со мной, слуга Света. Если ты согласишься предать проклятию все доброе и прекрасное, истинное и благородное, я дарую тебе быструю смерть.

— Благодарю и отказываюсь, — отвечает он.

— Что тебя удерживает? Ты проиграл, как и те девять, что появились перед тобой. Ты последний. Все кончилось. Неплохие бойцы, но они погибли, не причинив мне вреда.

Он молчит, и я продолжаю:

— А ваш герой, Великий Эрик — или как вы его величаете? — не сумел даже коснуться меня своим мечом. Ты, по крайней мере, ухитрился нанести мне удар в плечо, прежде чем я переломал тебе кости.

— Выходит, мы оказались хуже всех, с кем ты сражался?

— Не будь столь суров к себе, — отвечаю я, — не хуже, но и не лучше других.

— Окажи услугу мертвецу: назови имя самого отважного.

Я усмехаюсь.

— Это нетрудно. Глорин из Второго Королевства. Он едва не убил меня, и это было просто чудесно. Его меч, Даммерунг, разил, как молния. Мускулы бугрились, как морские волны. Пот лился градом с его тела. А как великолепно он сыпал проклятиями! Как стихами. Я не в силах был сдвинуться с места. Еле-еле мне удалось остановить его, и не столько силой, сколько темным заклинанием. Глорин со своим Даммерунгом был поистине величествен.

— Увы, Эрик, бедняга, не шел и в сравнение с ним, так?

— Ни Эрик, ни один из вас. А теперь царству моего повелителя, Глома, не будет конца, поскольку Тьма одолела Свет. Никто больше не посмеет подняться против нас.

— Скажи мне, какой из сломанных мечей — Даммерунг, и покажи останки Глорина, чтобы я увидел, где пала наша величайшая надежда.

— Ты что-то разговорился, старик. Пора кончать.

— Мне видно лишь девять рукоятей среди обломков мечей.

Я ощерил клыки, готовый броситься на него. Но он остановил меня — не волшебством, а словами.

— Ты ведь еще не победил.

— Что ты несешь, ведь ты — мой последний противник!

— Ты лжешь, — продолжает он, — когда говоришь, что твой повелитель будет царствовать вечно. Ты не видишь собственной слабости.

— У меня нет слабостей, колдун!

В сумраке я различаю его улыбку.

— Прекрасно, — говорю я тогда. — Тебе не надо проклинать доброту, истину, красоту и благородство ради быстрого избавления от мук. Только скажи, в чем ты видишь мою слабость.

— Мне всегда казалось, что благо быстрой смерти не так уж важно, — отвечает он.

— Скажи, чтобы я мог защищаться.

У старика хватает дерзости рассмеяться. Я решаю, несмотря на уговор, не дать ему умереть скоро.

— Я скажу тебе, — произносит он. — Потому что от этого нет убежища. Ты погибнешь, когда узнаешь любовь.

Я хохочу, дико и злорадно:

— Любовь? Любовь! Верно, я вышиб из тебя все мозги, старик! Заподозрить меня в такой мерзости! Любовь!

Хохот разносится по пещере и эхом отдается от стен. Я сношу старику голову и, схватив за бороду, зашвыриваю ее в проход. От хохота сводит челюсти.

Мой повелитель Глом, ныне и вечно владеющий миром, приходит вечером, в забрызганной Светом одежде, взглянуть на мою работу, поздравить с тем, что я не зря провел здесь время. За вечную службу он вручает мне изящнейшей работы золотые часы, на которых выгравировано мое имя.

— Бэктор, голубчик, — спрашивает он спустя некоторое время, — почему я вижу здесь обломки лишь девяти мечей Света, хотя погибли все десять его слуг?

Я усмехаюсь.

— Десятый вон там, в боковом проходе, — объясняю я. — Этот герой появился иначе, чем все остальные, там я его и остановил. Он был искусным бойцом.

— Мне хочется увидеть его.

— Да, повелитель. Следуйте за мной.

Я веду его в боковое ответвление пещеры. Слышу, как он задерживает дыхание, когда я останавливаюсь перед нишей.

— Он цел! — шепчет Г лом. — Этот человек невредим, его меч целехонек!

Я снова смеюсь.

— Но он не может причинить нам никакого вреда, повелитель. Ни сейчас, ни впредь. Я одолел его заклинаниями, а не грубой силой. Мне нравится смотреть на него. Он был лучше всех, он едва не справился со мной.

— Глупец! — кричит Глом. — Заклятие можно снять! Ведь это Глорин со своим Даммерунгом, я узнал! Надо покончить с ним, чтобы наша победа была окончательной.

И он тянется к сумке на поясе за жезлом, несущим смерть.

Я поворачиваюсь и смотрю на острие клинка, который замер в дюйме от моей груди, когда я произнес заклятие камня. Его грозный владелец превратился в статую карающей справедливости, только исполнение приговора было отложено. Лезвие Даммерунга тоньше любого листа, его острие — само совершенство…