Кэролин Черри - «Если», 1994 № 05-06

Сид наконец вступил в игру.

— Ладно, ребята, повеселились и будет, — сказал он. — Вложите клинки в ножны.

Неприятно рассмеявшись, Эрих повиновался. Блондин последовал его примеру. Я прижалась к Эриху; он целовал меня и обнимал так, что даже ребра трещали, приговаривая: «Liebchen! Mein Liebchen!»

Только мы прервались, чтобы перевести дыхание (голубые глаза Эриха словно притягивали меня), как позади нас послышался глухой стук. Док свалился с табуретки, цилиндр съехал на лоб. И тут Мод взвизгнула: римлянин, о котором все забыли, маршировал по краю Пучины. Его черная форма будто растворялась в сером тумане.

Бо и Мод кинулись к нему. Наш пианист, как видно, успел прийти в себя. Сид наблюдал за происходящим, стоя у Компенсаторов.

— Что с ним такое? — спросила я у Эриха.

— Обычная история: шок от Перехода, — он пожал плечами. — К тому же, его едва не подстрелили из станнера, и конь чуть не сбросил. Ты бы видела Петербург, Liebchen! Невский проспект, каналы, всадники в голубых с золотом мундирах, женщины в мехах и шляпках из страусиных перьев, монах с камерой на треноге… Знаешь, я дрожал от страха, когда мы пролетали мимо этих зомби. Ведь любой из них, да тот же фотограф, мог оказаться Скарабеем!

В Войне Перемен мы сражались на стороне Скорпионов против Скарабеев. Их воины, как и мы, были Демонами и Двойниками. Линии нашей естественной жизни давно оборвались. Мы Двойники потому, что, обитая в своем измерении, способны проникать в ваше, а Демоны потому, что ведем себя и выглядим как живые. А вот призракам это не под силу. Комедианты и Солдаты, на чьей бы стороне они ни воевали, — Демоны-Двойники. Есть еще Зомби: так мы зовем мертвецов, чьи линии жизни связаны с так называемым прошлым.

— А что вы делали в Петербурге? — спросила я.

— Мы отправились в 1883 год, чтобы вызволить из плена Скарабеев маленького Эйнштейна, которого они похитили. Они украли его несколько снов назад, поставив под угрозу победу Запада над Россией.

— Которая развяжет руки твоему ненаглядному Гитлеру на целых пятьдесят лет.

— Зато если Скорпионы одолеют Скарабеев, коммунизму придет конец. В общем, у нас ничего не вышло. Скарабеи понаставили всюду охранников, чего мы никак не ожидали. Еле вырвались. Неудивительно, что Брюс потерял голову. Впрочем, это его не извиняет.

— Его зовут Брюсом? — я взглянула на блондина, стоявшего в одиночестве посреди комнаты.

— Да. Он был лейтенантом английской армии в первую мировую.

— А вот римлянин-то, похоже, плох, — сказала я.

— Марк крепкий орешек, — отозвался Эрих. — Исполнен доблести, как говаривали его современники. Наша девушка со звезд вернет его к жизни, если…

— …если это жизнь, — закончила я.

Он был прав. Мод с ее познаниями в психомедицине двадцать третьего века успешно подменяла Дока, когда тот «отключался».

— Мод и Марк. Интересный эксперимент, — продолжал Эрих. — Напоминает мне об опытах Геринга с замороженными мужчинами и голенькими цыганочками.

— Ты грязная нацистская свинья!

— Так точно, — Эрих прищелкнул каблуками и выпятил подбородок. — Эрих Фридрих фон Хогенвальд, обер-лейтенант армии Третьего Рейха, комендант Торонто, к вашим услугам! Погиб под Нарвой, где и был завербован Скорпионами.

— Не заводись, Эрих, — я тронула его за рукав.

Место удивительно напоминало сцену какого-нибудь театра. Зрительным залом служила Пучина, серый туман которой едва ли загораживали

Английская баба! Скарабей! (нем.) раздвижные ширмы Операционной (уф!), Гостиной и Кладовой. Между последними двумя располагались бар, кухня и пианино Бо. Пространство между Операционной и тем сектором, где обычно возникала Дверь, занимали полки и выстройки Художественной Галереи. В центре сцены стояла тахта. Ее окружали шесть низких продолговатых кушеток, шторки одной из которых были сейчас задернуты, и несколько невысоких столиков. Другими словами, обстановка выглядела как декорация к балету, а наши причудливые одеяния отнюдь не разрушали иллюзию — то есть ни капельки! Дягилев, не раздумывая, пригласил бы нас к себе в труппу, не справившись даже, в ладах ли мы с ритмикой.

Бо зашел за стойку бара и о чем-то тихо переговаривался с Доком. Г лаза его так и бегали, лицо отливало нездоровой желтизной. Новенькая до сих пор где-то пряталась. Сид, наконец, разобравшись с Марком, направился к Брюсу. Он махнул мне, и я приблизилась к ним, сопровождаемая Эрихом.

— Приветствую тебя, юноша. Я Сидни Лессин-гем, хозяин этого заведения и твой соотечественник. Родился в Кингз-Линн в 1654 году, обучался в Кембридже, но Лондон стал моим домом, моей жизнью и смертью. Я пережил Бесси, Джимми, Чарли, вот только Олли не успел. Был причетником, соглядатаем, сводником, что почти одно и то же, поэтом-бумагомаракой, нищим, продавал религиозные памфлеты. Короче, «ты слышишь зов: «Сверши — и все твое!» (Речь идет о королеве Елизавете I, королях Джеймсе I, Карле I, а также об Оливере Кромвеле, лорде-протекторе Англии.)

Услышав слово «поэт», блондин поднял голову, но взгляд его выражал недоверие.

— Не спрашивай меня, я сам тебе отвечу, — продолжал Сид. — Да, я знавал Уилла Шекспира, и был он такой тихоня, что мы никак не могли взять в толк, из чего берутся сюжеты его пьес. Прошу прощения, но твоей царапиной не мешало бы заняться.

Новенькая вышла из Операционной с пакетом первой помощи на подносе. Прикоснувшись тампоном к пораненной щеке Брюса, она проговорила тонким от волнения голоском:

— Позвольте мне…

Надо же было ей так не вовремя сунуться! Брюс, который хмуро поглядывал на Эриха и потемнел лицом при последних словах Сида, попросту оттолкнул ее. Эрих стиснул мою ладонь. Поднос с грохотом ударился об пол.

— Умерь свой пыл! — прикрикнул Сид, одновременно бросая на Бо повелительный взгляд. — Признайся, ты поэт?

Сид угадал. Чутье в очередной раз его не подвело.

— Да, я поэт! — воскликнул блондин. — Меня зовут Брюс Марчант. Я был поэтом в мире, где чистейшие строки Библии и вашего драгоценного Уилла запачканы навозом Скарабеев и ядом Скорпионов! Вы меняете историю, лишаете людей опоры в жизни, уверяете, будто всемогущи и хотите помочь, и что же?! Забирайте свою поганую перчатку!

Он скомкал перчатку.

— Чем она тебе не угодила, друг? — спросил Сид.

— Сделай милость, объясни.

— Чем-чем, — огрызнулся Брюс. — Они обе на левую руку!

И швырнул перчатки на пол.

Мы расхохотались. Он повернулся к нам спиной и пошел прочь, но за него можно было не беспокоиться — такой в Пучину не шагнет.

— Mein Gott, Liebchen, [7] Боже мой, милая (нем.). — прошептал мне на ухо Эрих. — Таковы все Солдаты: чем сильней досада, тем ничтожней причина. Не сомневайся, проверено.