Кэролин Черри - «Если», 1994 № 05-06

Я слышу голос повелителя:

— Отойди-ка, Бэктор.

И другой голос — свой собственный — который произносит слова, снимающие заклятие. Великолепный удар после тысячелетнего промедления.

Из моего тела рекой льется кровь… Я падаю навзничь.

И когда это удивительное оружие, отнявшее у меня жизнь, которая по каплям покидает тело, обращается против Глома, я бросаю взгляд на его владельца, на прекрасное светлое лицо…

Вопрос, поставленный Р.Желязны, достаточно необычен: как существовать «абсолютному Злу», когда исчезает «абсолютное» Добро?

По мысли фантаста, Зло в отсутствии оппонента вынуждено взять на себя роль своего противника.

У нашего постоянного автора писателя А.Кабакова иной ответ.

Кстати, одна из газет, перепечатав материал, опубликованный в «Если», «Только не надо знамен!», назвала автора «мастером публицистического рассказа». Жанр, честно говоря, не слишком понятный, но А.Кабаков согласился взять его на вооружение и предложил редакции новый «публицистический рассказ», навеянный произведением Р.Желязны.

Несколько лег назад когда впервые заговорили довольно открыто о деятельности организации, помещавшейся в здании страхового общества «Россiя», срезу же возникла тема «зеркальности». Ну что ж, мол поделаешь, необходимый инструмент любого государства — разведка, контрразведка, безопасность страны, борьба с терроризмом, И у всех есть, и в Лэнгли, вон, тоже планировали политические убийства, только сорвалось, а то пришили бы пламенного барбудос, и вообще — это такая профессия, не самая, конечно, чистая, но без нее не обойдешься

Такой вот, как бы неразрешимый для многих вопрос: кто лучше, искренний, истово идейный эсэсовец или беспринципный, но честно отрабатывающий свои деньги его антипод ну, рейнджер какой-нибудь американский, пыльный, пьяный и веселый, своим гарандовским карабином поставивший пятьдесят лет назад точку в этом обсуждении? Или так два прекрасных, благородных, чистых и смелых Один шпарил на танке по кувейтской пустыне, другой въезжал на танке в Прагу. Обе воевали на чужой земле. Оба участвовали во вторжениях: един в девяносто первом, «Gulf War», другой в шестьдесят восьмом, «братская помощь». Что же, выходит, одинаковые чувства должен я испытывать к этим людям?

Не могу…

До тех пор, пока существует мир растянутым — если не разорванным — на две стороны, пока идут войною злые на добрых, завистливые на удачливых, толпы середняков на одиноких сильных, пока не воссоединилась жизнь, расколотая грехопадением, до тех пор пока человек остается человеком, будет существовать борьба Это грустно, это, может быть, ужасно, с этим не хочет и даже не может примириться душа Но это есть. Рассуждения о том, что в противостоянии всегда виноват тот, кто начал первым, неудовлетворительны. Не всякий бандит нападает именно на полицейского — что ж пусть жертвы сами защищаются, чтобы полиция не стала агрессором?

Нет решения. И граф Толстой, попытавшийся его предложить, в конце концов с жизнью рассорился, потому что решете-то находится вне жизненных пределов, а он хотел — внутри, в мире сем…

Впрочем, вот маленькая сказка. Из жизни.

Один молодой человек был призван на военную службу, и поспали его как раз в такое место, где, несмотря на то, что уже сто лет не было никакой войны, вое сто лет каждый день стреляли, многих ранили, выгнали из домов, а немало даже и убили. Все дело в том, что местные люди очень обидчивы и никак не могут согласиться с тем, что все эти сто лет к ним присылают чужих солдат, чтобы контролировать, пресекать стрельбу и вообще наводить порядок.

Отряд в котором служил наш солдат, в конце концов — совершенно случайно, как и бывает все в таких войнах — окружил группу вооруженных людей. Вооруженные эти поди как раз перед тем сожгли дота одну деревню, в которой, как им казалось, жили родственники других вооруженных людей, враждебных… В общем, обычная вещь. И вот солдаты окружили вооруженных людей и потребовали сложить оружие и выдать главаря. Навстречу солдатам пошла девушка, по дороге она бросила на землю свой автомат и подошла к нашему герою вплотную. Юноша естественно, тоже опустил ствол автомата он смотрел девушке прямо в глаза. Очередь перерезала его почти пополам, а из-за спины девушки бросился в сторону и мгновенно скрылся стрелявший главарь. Девушка только поморщилась, покосившись на рухнувшее к ее ногам изуродованное тело: «засмотрелся, щенок…» И была туг же изрешечена пулями — стреляли пришедшие в себя солдаты, мстя за товарища. Перебили они и всех друзей девушки, прикончили раненых — трудно простить вероломство!..

Я задаю себе вопрос: встретятся ли ТАМ солдат и девушка? Он поверил ей, она верила в идею — может, ТАМ встречаются вое, кто верит, во что бы они ни верили? Не знаю_ Знаю только, что товарищей, отомстивших за него, он ТАМ точно не встретит.

А сказку я не придумал. Друзья, вернувшиеся из одной страны, где все стреляли и стреляют, видели своими глазами. Добро воюет со Злом, и все время меняются они местами, гремят длинными очередями, и ничего не различить под камуфляжем — да и стоит ли различать, если Добро тоже жмет на спуск, пока не опустеет рожок?

Лишь Любовь вносит необходимую для жизни асимметрию в эту картину. И асимметрия живой Любви, должен признать, гораздо естественнее провозглашенной мною в начале асимметрии принципов и идей — хотя, когда эти асимметрии сталкиваются, рушится, как правило, все и с обеих сторон— знаю по опыту. «Тарас Бульба» пока актуален…

Что делать — мы только люди, и тень Греха на всех.

Был серый котенок

В крапинках белых,

А белый крысенок

В крапинках серых,

И были хвосты их к тому же

Один другого не хуже.

Да, это так! И все же

Усы у них были не схожи;

Был серый котенок

С кисточкой белой,

А белый крысенок

С кисточкой серой.

И вот по это причине,

Совсем пустяковой причине,

Держались они друг от друга

вдали:

Они друг друга терпеть не

могли.

Зовут меня Грета Форзейн. Двадцать девять лет. Старики мои родом из Скандинавии, сама я родилась в Чикаго, но теперь чаще пребываю вне пространства и времени — не в раю и не в аду, которые если и существуют, то в неизвестной нам Вселенной.