Роман Никитин - Пусть люди вымрут!

При взгляде на арбалетчика великан старательно подавил вздох и постарался как можно лучше обработать рану. Хотя лечить нужно было уже не тело…

В путь до Качумбы выступили поздно вечером. Далее двигаться планировали исключительно по ночам, когда жара спадает и африканская преисподня становится хотя бы условно пригодной для жизни белого человека.

− Как парень? − поинтересовался Флавий у центуриона, когда отряд остановился на очередной привал.

− Плохо, − покачал головой Кельвин. − До лагеря не донесем.

Действительно плохо. Сам Флавий тоже чувствовал себя препаршиво, несмотря на старания галла. Но его хотя бы не сжирала лихорадка. Вот уж воистину не знаешь, что лучше — быстрая смерть на поле боя или возвращение с победой, но без единого шанса выжить.

− Местные племена справляются со здешними инфекциями, но не делятся знанием, − мрачно процедил легионер, устраиваясь рядом с носилками Флавия. − Я несколько раз пытался выбить из них тайну, но безуспешно. Сволочи!!!

Флавий посмотрел на ветерана. Действительно, старая добрая Империя. Твой солдат — это твоя кровь, береги ее. Твое звание — это твоя честь, не посрами ее. Когда-то во времена разрушительных войн и стотысячных армий железная закалка воинов Империи делала войска с Орлом-на-Венке непобедимыми. Манипулы ломали любой вражеский строй, велиты превращали расположения противника в выжженые, утыканные копьями и стрелами пустыни. Мятежные города сдавались, едва услышав горны подходящего воинства.

А теперь один единственный, брошенный на произвол судьбы гарнизон на всю провинцию, раздробленный и недоукомплектованный. Пусть и отсталая земля, пусть и далекая, но здесь живут подданные Рима. Но где же здесь сам Рим?

Невеселые мысли Флавия прервал галл. Гигант подошел к носилкам и что-то вполголоса сказал легионеру. Стругг пружиной взвился в воздух и метнулся в темноту.

− Что такое, Герекс?

− Алехандро умер, − произнес гигант и присел на место центуриона. − Так звали этого парня.

Флавий перекрестился и пожелал арбалетчику легкого пути в мире мертвых. В ту минуту римлянин еще не знал, что уже через час по пути скончавшегося легионера отправится и большая часть оставшегося отряда.

Единственное, что успел разглядеть Флавий, открыв глаза — это стремительная черная тень где-то сбоку, а дальше — сплошное безумие. Вопли, крики, стоны раненых и мощные, чавкающие удары. Щелкнул арбалет, зазвенели клинки, но все продолжалось меньше минуты. Потом по ушам ударила абсолютная тишина, налилась тяжелым металлом-плюмбумом, заполонила окрестности расплавленной всепроникающей массой, и Флавий, наконец, смог оценить картину бедствия.

Бедствие стояло перед носилками римлянина — смертоносное, грациозное и… прекрасное. Демон был во всем своем великолепии: стройная, даже немного сухощавая фигура, изящный профиль гладких и сильных ног с четырехпалыми ступнями, жилистые, но очень соразмерные руки (в каждой по изогнутому и светящемуся тускло-голубым цветом клинку) и, наконец, увенчанная роговой диадемой голова. Прежде всего глаза. Как и у големов, горят голубым светом, но сравнивать горный хрусталь монстров с этим произведением исскуства все равно что пытаться выдать мазню портового «художника» за оригинал работы Рембранта.

В глазах демона одновременно и дикий огонь Преисподней, и разум высшего существа, и спокойствие величайшего мыслителя. Не пустые зенки подобно стекляшкам големов, в каждом из очей повелителя Преисподней чернел зрачок, чуть вытянутый по вертикали подобно кошачьему, но в отличие от звериного, полный сознания своего существования как высшего существа во Вселенной. Кромки зрачка наполнены неистовым белым огнем ярчайших звезд небосклона, в то время как центр − сосредоточие истиной тьмы подземелья.

Флавий и представить себе не мог, что отвратительнейшее создание злых сил природы окажется настолько великолепным. Однажды увидев это, воин понял: умрет от рук демона с радостью и чувством той самой высшей справедливости. Черное существо настолько же превосходит человека в своем развитии, насколько человек превосходит, скажем, морскую каракатицу.

− Ответь мне, белый человек, − неожиданно произнес демон хорошо поставленным языком Рима, − насколько серьезно ты ранен?

Впрочем, «хорошо поставленный» − это не то слово. Правильнее было бы сказать «идеальный». Угольно черное создание говорило на святой латыни лучше чем риторики имперского Сената. И к тому же, голос у подземного гостя женский. Глубокий, с небольшой хрипотцой, бархатный и в то же время с оттенками металла невероятной твердости и прочности.

− Ты не можешь говорить? − поинтересовался демон и подошел поближе к воину.

− Могу, − только и смог ответить Флавий и сглотнул. В горле почему-то запершило, и каждое слово давалось с трудом. И потом, речь Флавия ему самому показалась хриплым вороньим карканьем по сравнению с идеальными словесами врага.

− Тогда ответь, насколько серьезны твои раны?

− Недостаточно для того, чтобы умереть в ближайшее время, − ответил Флавий, потупив взор. − Но я в твоей воле. Хочешь убить — убей.

Флавий поднял голову и обомлел.

Демон улыбался.

И для описания этой улыбки Рэму Флавию Александру не хватало уже решительно никаких слов. Он и подумать не мог, что существо с клыками в полпальца длиной может настолько прекрасно улыбнуться поверженному противнику.

− Значит будешь жить.

«Зачем» − мысленно спросил Флавий, ибо еще раз открывать рот в присутствии демона посчитал кощунственным.

«Затем, что таков приказ» − раздался в голове римлянина все тот же бархатно-стальной женский голос, и Флавий потерял сознание.

Адское создание куда-то ушло, и Флавий был готов умереть от одиночества. Но ему не дали. Демон (или правильнее называть демоницей?) вернулся, по-прежнему спокойный, грациозный и элегантный. В темноте Флавий не мог разглядеть, одет ли тот, обнажен ли как положено бесовскому отродью. Пожалуй, скорее одет, но в какую-то обтягивающую то ли шкуру, то ли кожу. Самого подземного воителя это, казалось, совершенно не волновало. Тело было лишено гениталий, хотя по формам больше подходило женщине, чем мужчине. Но кем бы ни был гость из другого мира, никакой стеснительности он не испытывал.

В руках демоницы (пусть будет она) уже ни одного клинка, а прекрасные глаза поумерили свой голубой пыл и теперь тускло мерцали глубокой синевой.

− Я не могу нести троих, − призналась она. − Это неудобно и медленно. Возьму старика и большого человека, их раны очень велики и я не исправлю их до утра. А ты пойдешь сам.