Роман Никитин - Пусть люди вымрут!

Но там было зло конкретное, а здесь, в лощине — общее, глобальное, всеобъемлющее.

Тринадцать мощных черных тел валялись по окружности небольшого возвышения. Все со следами жестокой драки, и что примечательно — ни одно из тел не имело двух ран. Все погибли, пропустив первый и последний удар. Трое — с пробитыми глазами (у одного из них по-прежнему торчал из глазницы скверный ножик, годный разве что для чистки овощей на кухне), остальные с перерезанными гортанями или вскрытыми яремными венами. Еще у одного на плечах синели зловещие пятна — парень умер от закупорки артерий огромными гематомами. Как будто ему на плечи рухнул груз в сто талантов весом.

Наконец, посреди рослых воинов, на самой верхушке импровизированного холма, лежала тщедушная фигура то ли вождя, то ли шамана местного племени. На нем не было ни единой царапины, если не считать таковым небольшие рваные ранки по всему телу. Похоже, кто-то вырвал из тела несколько вживленных костяшек, коими дикарь был утыкан как лесной еж иголками.

Колдун был счастлив и умиротворен. В самый последний момент он понял, с чем имеет дело уже не один десяток лет. Он нашел ключик к казалось бы невскрываемой внутренней броне Черных демонов. И он смог продлить свою жизнь в бессмертных душах двух из них. А эта странная бледная девка проиграла. Поддалась на внушение, дала слабину — треснула в своей убежденной правоте уничтожать. Как трескается перегретый глиняный горшок. Минута ее слабости позволила перенести всю ненависть к миру — на этот самый мир. Теперь все узнают, что значит ярость мудрейшего Нламбы, Повелителя демонов.

Копье, древком которого кто-то разметал кучу мелких косточек, лежало рядом с телом вождя. Обугленное, а в середине обильно запачканное чьей-то кровью. Как будто неведомый самоистязатель держал копье кровавой рукой. Кое-где на копье прилипли тонюсенькие металлические волоски чудесного вида и происхождения. Высшая машинерия Рима ткала металлическое полотно из нитей в десятки и сотни раз грубее.

Восемь нечеловечески изуродованных тел лежали на восьми из девяти алтарей, выстроенных в правильное каре. Свободен был лишь один камень — крайний слева в третьем ряду. На остальных покоились безобразные уроды: с выколотыми глазами, отпиленными конечностями, тянущимися шлейфами внутренностей из рассеченных животов. Кое-где внутри этих несчастных поблескивали механические части невероятно тонкой работы. Пара из этих… жертв была внешне почти цела, если не считать обилия швов на теле и механических конечностей. У одного прямо из руки, пропоров плоть, торчал внушительного вида изогнутый клинок — по форме как у арабов-мечников.

Передовой отряд паладинов Ордена в полной субординации рассредоточился по лощине. Вся она была пропитана буквально ощутимым запахом смерти, которая то ли спустилась с неба, то ли наоборот поднялась из-под земли. Это была абсолютная смерть, не пощадившая никого. Даже гигантского роста воин, напоминающий жителя Галлии и тоже изуродованный механическими включениями, лежал недалеко от девяти камней с видом напрочь опустошенного куска мяса.

Если бы гигант смог рассказать о последних минутах своей противоестественной жизни, он бы поведал, что умер не из-за того, что кто-то разорвал ему горло. И даже не из-за того, что этот же враг повредил нервные пути. Нет, скончался этот ужасный воин куда позже. Меха легких усиленно качали воздух, снабжая кислородом живую часть организма. Целых два насоса качали заменяющую кровь темную пыль, все без исключения органы, и машинные, и живые продолжали бороться за жизнь — искусственную, противоестественную, но жизнь.

А умер он, когда пришла смерть полная и окончательная, поглотившая эту лощину вместе со всем городом заодно. Теперь смерть ушла, оставив следы недавнего пиршества.

Следом за передовым отрядом последовала основная группа Ордена. Сто восемьдесят три рыцаря-паладина, шесть сотен Бессмертных, дюжина рыцарей-воздающих и сам Вождь. Он появился в числе последних, как и положено командиру. Солдаты молниеносно выстроились в две идеальных шеренги, между которыми пролегал путь главы Ордена Воздаяния.

Солдаты отсалютовали, Вождь кивнул. Остановился, огляделся. Зачем-то принюхался. Снова двинулся вперед, еле заметным движением головы пресекая желание офицера авангарда показать наиболее «интересные» экспонаты театра смерти.

Осмотр места действия занял несколько минут. Вождь склонился над разворошенной кучкой костей, удивленно хмыкнул, заметив тончайшие металлические нити на обугленном древке, внимательно разглядел труп огромного галла, наполовину состоящий из металла. Собственно, этим любопытство и исчерпалось. Разве что он еще мельком оглядел все девять жертвенных камней, из которых наибольший интерес вызвал именно пустой. Потом Вождь вернулся к строю своих рыцарей.

− Гюрза сообщал своим покровителям, что доставит образец сращения, − веско, четко, твердо произнес Вождь. − Я его не вижу.

− Он много что говорил, − ответил секретарь с непроизносимым именем. − Например, что местные дикари прозябли в работорговле, и что ради тысячи пленных готовы предоставить самого лучшего из когда-либо созданных людей-машин. Но его здесь тоже нет.

− Да, я вижу.

Фраза вождя была настолько жесткой, что любой на месте собеседника воспринял бы ее как придание анафеме. Любой, но только не ближайший соратник Вождя.

− А не сам ли Гюрза сам готовил рабов для местного диктатора? − предположил помощник.

− Возможно. Но он все отрицает?

− Конечно.

− Сюда его.

Вождь потерял интерес к разговору и направился к площадке в сотне футов от жертвенных камней. Там интендант отряда уже подготовил место для палатки Вождя, и сейчас дюжина крепких вояк усиленно молотила кувалдами, загоняя в неподатливую красную почву колья-растяжки. Чуть поодаль вторая группа разбивала походную кухню. Подвиги подвигами, а обед по расписанию — не уставал повторять усатый дядька-снабженец и получал полное согласие всех, включая главу ордена.

Путешествие из Луанды в Луэну было долгим и тяжким. Все это время Йону пришлось идти под молчаливым присмотром четырех очень серьезных парней в серо-черных доспехах с крестом на груди, в районе сердца.

Орден воздаяния делил преступников на хороших и плохих. Все что различало первых и последних — это доказана ли вина подсудимого, или нет. Если нет — он переходил в категорию хороших. То есть тех, кто своим неверием и недостаточным смирением вызвал подозрение к своей персоне. Пусть и не развившееся в приговор — но все же подозрение. Ну а если вина доказана, то подсудимый тотчас же попадал в категорию преступников плохих. Обычно сей статус держался до первого после приговора рассвета, когда заплечных дел мастер опускал отточенную до бритвенной остроты секиру на шею пошедших против воли Престола.