Сергей Борисов - Искатель. 2009. Выпуск №09

В любой момент яхта могла перевернуться и затонуть. Говард выхватил нож — тот самый, «память об Англии». Он привык к нему и всегда держал при себе — на ремешке у пояса, естественно, не как сувенир, а как необходимейшую в плавании на паруснике вещь. Послушное пружине, отточенное до остроты бритвы лезвие спринг-найфа выскочило из ручки, и Говард стал кромсать сплетенные из синтетических нитей снасти, удерживающие мачту возле яхты. Но против стальных жил нож был бессилен. Говард пустил в ход кусачки, тоже пристегнутые к поясу. Вот поддалась последняя жила, и, освободившись от непосильного груза, «Сне жинка» заплясала на волнах, словно необъезженная лошадь, норовящая сбросить седока.

— Ты ковбой! — сказал Матти.

— Почему ковбой?

— Они все тупые. Или сумасшедшие. Тебе что, острых ощущений не хватает? Слетай в Лас-Вегас, спусти в казино тысчонку-другую, разогрей кровь. Не вдохновляет? Тогда мотани куда-нибудь в дебри — на Аляску, в Амазонию, в пустыню Калахари, на худой конец в Йеллоустонский национальный парк. Хочешь — с Мэри, а хочешь покуролесить напоследок перед свадьбой — прихвати девчонку посимпатичнее, покувыркайтесь там, пристрели пару оленей, поймай десяток лососей — и назад.

— Не хочу.

— Ну чего тебе надо? Чего не хватает? Мэри достала? Так брось ее! Ты жених завидный, только мигнуть — налетят, облепят, вздохнуть не дадут. Работа? Побойся Бога! Где еще такую найдешь? Дом, машина, яхта — на все хватает. Через пару лет место в правлении банка. И все это ты отправишь псу под хвост? Ха! Кого ты пытаешься обмануть?

— Но я же объяснил!

— Что ты объяснил? Ты ничего не объяснил. Я сижу в этом проклятом Айдахо, разбираюсь с бумагами и кретинами из нашего филиала и вдруг получаю послание по электронной почте. Мол, так и так, его величество Говард Баро имеет честь сообщить своему лучшему другу Матиасу Болтону, что он покидает банк и уезжает из Чикаго, потому что ему все надоело. И ты считаешь это объяснением? Я — нет. Я хватаю трубку, я звоню тебе, я спрашиваю, что случилось, а в ответ слышу какой-то детский лепет. О’кей, не все можно доверить компьютеру и мобильной связи. Я мчусь в аэропорт и лечу в Чикаго. В офисе тебя нет, но полным-полно слухов, что ты затеваешь какой-то бизнес на стороне, но делаешь это в строжайшей тайне, пичкая окружающих сказочками о сладости безделья. В это, разумеется, никто не верит. Я тоже не верю, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы принять весь этот бред за чистую монету. Я отправляюсь в «Эльдорадо» и нахожу тебя здесь со стаканом «Чивас Ригал» в руке. Я спрашиваю, что стряслось, что произошло такого-эдакого за время моего отсутствия. И что же? Вместо правды ты несешь околесицу.

— Но, Матти, я ухожу из банка не для того, чтобы открыть собственное дело. Просто ухожу. Буду жить, ходить на яхте…

Друг поставил стакан на стол — так, что виски выплеснулось, а кусочки льда возмущенно звякнули.

— Это я уже слышал. Значит, продолжаешь темнить… Ну, допустим, все так и есть. Ты уходишь… А что скажет об этом Мэри? Думаешь, она обрадуется, что отныне ты не будешь делить свое внимание между без пяти минут супругой и работой, а принадлежать ей и только ей? Учти, она девушка здравомыслящая, практичная, ей твое решение может оказаться не по вкусу. Ладно, не будем о Мэри. За ее будущее можно не беспокоиться: папаша Хиггинс купается в миллионах и любимую дочурку без опеки не оставит. Не будем и о твоей матери, женщине состоятельной, хотя так волновать ее на старости лет жестоко. С этим-то ты согласен? Но не будем о них. Поговорим обо мне. Ты вспомнил о своем верном друге Матти, когда заявлял руководству о своем уходе? Ты хоть понимаешь, что кидаешь меня на растерзание хищникам? Я не такой умный, как ты, я на двадцать ходов вперед просчитывать не умею. Все, что у меня есть, это наша дружба, твоя поддержка плюс чуть-чуть врожденного обаяния, на котором, увы, далеко не уедешь! Это ведь твоя заслуга, что я оказался рядом с тобой. Кем я был? Сержантом, в подчинении у которого был не самый худший солдат американской армии Говард Баро. Мы вдвоем глотали кувейтскую пыль, мы пили мерзкую, обеззараженную таблетками воду из пустынных колодцев, чей привкус до сих пор на моих губах. Когда ты вывихнул ногу, я тащил тебя на загривке по пескам и не рассчитывал на благодарность. Но три года спустя ты нашел меня, ты уговорил меня уйти из армии, ты оплатил мою учебу в колледже, прельстив радужными перспективами. Наконец, ты взял меня в банк. За твоей спиной мне было так спокойно, что я даже перестал беспокоиться о будущем, оно казалось радужным. И вот ты уходишь… Да ты понимаешь, Говард, что через неделю после твоего официального ухода от меня и косточек не останется? Сожрут и не подавятся. И что дальше, что меня ждет? У меня пока нет ни достаточного опыта, ни веса, ни имени, чтобы найти работу не хуже той, с которой меня выставили. И у меня нет такого счета в банке, как у тебя. Я не могу позволить себе побездельничать год-другой, тихо-мирно ожидая, когда судьба вознаградит меня золотым слитком за терпение и покорность. Я должен работать и зарабатывать на жизнь! Но это ты, Говард, приучил меня к дорогим винам, хорошим машинам и хорошеньким женщинам, клубной карте и гаванским сигарам по 60 долларов за штуку. Ты виноват в том, что я не хочу возвращаться назад, к уличным проституткам, малолитражкам и «Лаки страйк» без фильтра. Назад мне путь заказан! Ты приручил меня, а теперь бросаешь.

— Извини.

Одним глотком Матти Болтон допил виски, встал и бросил зло:

— Засунь свои извинения в зад!

— Постой, — сказал Говард. — Я расскажу тебе о сестре.

— О какой сестре?

— О Кристине.

— Оставь. Надоел старый друг — так и скажи. Нечего приплетать сюда какую-то сестру. У тебя нет сестры!

— Уже нет.

— И не было. Хочешь темнить — развлекайся. Но без меня!

Матти резко повернулся и направился к выходу. На ходу он

кивнул бармену, который с непроницаемым лицом протирал за стойкой пузатые бокалы. Можно было не сомневаться, сегодня же подробности разговора двух приятелей, двух бывших приятелей, станут достоянием всех членов клуба «Эльдорадо».

Говард достал сигарету и закурил. Он думал о том, почему раньше не говорил Матти о Кристине. Почему он вообще никому о ней не говорил? Наверное, потому что это было очень личное. Бесценное и хрупкое, как пережившая века книга с откровениями древних. Прикосновение чужих пальцев могло повредить страницы, перелистывать их мог только он, Говард Баро, лишь у него было такое право.

Умолчал он и о том, что сегодня последний день, когда он может с полным правом пребывать во владениях «Эльдорадо». Играть в гольф отныне ему предстоит на другой площадке, пить виски в другом заведении. «Снежинку» правление предписало увести от причала клуба в течение недели.