Лертукке - Последняя легенда Анкаианы

- Ну, я пошел, - сказал их непонятный враг и ушел, а они подождали, пока он отойдет подальше, и стали петь мантры травке, только тихо. Пели плохо, потому что к полудню следующего дня травка засохла. Ее порвали на куски и развеяли по ветру.

Охрипшие от мантр, невыспавшиеся и вконец обессиленные они принялись объясняться жестами, но понимали друг друга плохо, поэтому скоро подрались. Была самая жара, когда они, наконец устали настолько, что упали смотреть кошмары.

12. Аланкрес.

Рука, удерживая обломок тонкой мраморной плитки, дрожала бы, если б дело было во время, относящееся к тем самым воспоминаниям. А сейчас она просто замерла. С виду совсем как обычно. Только несколько секунд никакое землетрясение не смогло бы пошевелить ее. Потому что имя "Анати" не встречалось ее обладателю с тех самых далеких пор. А еще потому, что почерк тоже, равно как и иероглифы, которым оно было набрано.

- Ну так что? - спросила Ирма.

- Не знаю, - медленно ответил Аланкрес. - Я так и не узнал тогда, что с ней сталось.

Он обратил лицо к Ирме и долго, слишком долго изучал ее неподвижные правильные черты.

- Ты и не рассказывал никому, - сказала она, слегка обиженно махнув пушистыми ресницами.

- Мне не хотелось.

- А теперь?

- Теперь тоже не хочется. Я должен был убить ее, но не смог. Она была без сознания, и я думал, что это кома.

- Все мы там были, - заметила Ирма. - В коме.

Алик медленно, не отрывая взгляда от мрамора, кивнул.

- Значит, ты думаешь, это она написала?

- Вполне возможно. Место от города далекое; только вот почему она не появилась раньше...

Алик прервал ее. Тихо, так, что расслышала только Ирма:

- Она бы и сейчас не смогла появиться. Физически.

- Алик...

Алик моргнул.

- Ты где нашла это?

- Сейчас покажу, пойдем.

- Нет.

- Почему?

- А если она там?

- Глупости. Там может быть ее могила, самое большее. Даже если она и выжила тогда.

- Все равно, - Алик почти прижал подбородок к груди. - Я ее бросил в горах. Одну. - он вскинул голову, - Я не смог остаться с ней. Знаешь, когда не видишь человека мертвым, это не убивает воспоминания о нем. Словно оставляешь ему шанс. А на самом деле, конечно, себе. Это малодушно, но я не герой.

- Плитка осыпалась, - рассудила Ирма. - Что бы не осталось от Анати, оно осталось наверху. Так что еще более малодушно будет тебе не похоронить ее останки.

Ирма грациозно развалилась прямо на склоне обрыва и курила, рассеянно наблюдая, как ветер играл ее собственными блестящими волосами, впутывая в них обрывки синеватого дыма. Аланкрес стоял напротив и молчал. Когда молчать стало больше нельзя, нашел взглядом самую дальнюю даль, словно надеясь, что уж в ней-то его точно никто не услышит, и сказал:

- На мою жизнь так и не выпало взаимной любви. На ее тоже. И на твою.

Ирма выдержала паузу.

- Любовь не любовь, - довольно улыбнулась она, - а было все же весело.

Весело действительно было.

Еще до официального открытия Анкаианы некий Линар де Фанн, человек умный и, к большому сожалению Аланкреса, не в меру обаятельный, приехал с материка с целью вселения в соседний с ними особняк, давно пустовавший.

Он вышел из кареты и подал руку необыкновенно красивой и чопорной даме в мехах, перьях, шелке и прочем таком же, начисто отбивающем у Аланкреса, привычного к несколько иному укладу жизни, охоту стоять поблизости и нарушать своим внешним видом великолепие этой пары. Аланкрес был довольно неказистым подростком сам по себе, еще его воспитатели лет до пятнадцати запрещали ему самому заниматься своей внешностью, а у воспитателей вкус известно какой - лишь бы им было удобно. Итак, чтобы не травмировать себя убогими образами, не следует уточнять, на что он был тогда похож. И собственная внешность не волновала его до самого появления в округе господина Линара с женой.

У Аланкреса был родной брат и сводная сестра - по обычаю, если в богатой семье было меньше троих детей, приветствовалось взять на воспитание ребенка у бедняков. Поэтому Анати имела два набора родителей. Это ли, или что другое делало ее такой, какой она была - веселой, предприимчивой, смелой и конечно, очень привлекательной. Они с Аланкресом как раз обсуждали, как бы из ничейного сада надрать побольше жимолости, как въехали новые хозяева. И, если Аланкрес уделил равную долю внимания обоим супругам, то Анати уже с первого момента больше смотрела на Линара. Аланкрес, конечно, поймал ее взгляд и, само собой, тут же сравнил себя с Линаром человеком красивым и на тот момент, естественно, более загадочным, чем он сам.

- Ну-ну, - обиженно сказал он Анати. - Смотри-смотри. Может быть, и он на тебя когда-нибудь посмотрит.

Анати, по своему обыкновению, рассмеялась так весело, что Аланкресу так и не успело прийти в голову никаких допущений о пророческом характере сказанных слов.

И только следующей весной, когда он увидел господина Линара вместе с Анати на пороге собственного дома, он понял, что последние полтора года только и мечтал о том, чтобы Анати так нежно прощалась с ним самим, а не с Линаром. Он огорчился, но мешать не стал.

Возвращаться домой тоже. Просто пошел гулять и гулял до глубокой ночи. Когда же решил вернуться домой, то на подступах снова узрел господина Линара, стоявшего прямо на клумбе и смотревшего, как Анати делает ему из окна какие-то знаки.

Когда Аланкрес вернулся в третий раз, и, обрадованный отсутствием господина Линара возле дома, стал форсировать темную лестницу наверх, то увидел осторожно спускающуюся навстречу фигуру соседа.

- Шли бы вы спать, господин Линар, - устало сказал Аланкрес, соображая, прилично ли в этой ситуации напоминать о клумбе. Очевидно, Линар только что вышел из освещенной комнаты, поэтому голос из темноты заставил его подскочить. Алечка быстро прошел мимо, сдерживая истерический смех.

Больше в неурочное время сосед ему не попадался, однако по блеску в глазах своей названой сестры Аланкрес понимал, что теряет ее. Это продолжалось до тех пор, пока однажды, гуляя вечером по пристани, снова не увидел их вместе в самый неожиданный для себя момент, когда меньше всего был готов видеть настолько паскудную вещь. И это оказался тот самый момент, когда какое-нибудь особо замученное чувство наконец не выдерживает умирает, обрывается, подобно перетянутой струне, раня последний раз и превращая прежнюю острую боль в онемение. Нет, он продолжал любить Анати. Но как-то перестало хотеться и открутить голову старому повесе, объясняться с ней, вообще забивать этим голову. Он плюнул на все и наслаждался жизнью - ведь была весна, шторма только что отгремели, в бухте на Лат Ла появились прекрасные голодные акулы, которые, как он знал, замечательно ловились на куриные лапки. Раньше он никогда не пропускал это время года.