Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

— Мы посовещались отдельно с каждым из парней, — продолжал Сетен, все еще с мучительным выражением лица пытаясь унять боль в ноге. — Все не прочь покинуть это стадо хоть сейчас и двинуть на северо-восток.

— В Тепманору? — встрепенулся юноша.

— Да. Твое слово в этом вопросе будет решающим. Если скажешь «нет», то я все отменю…

— Почему нет?! Но что меня смущает, так это упущенное время. Они могли избрать новую власть…

Тессетен слегка усмехнулся:

— Власть перешла по наследству к сестре Ко-Этла, Фьел-Лоэре. Паорэс уже дал принципиальное согласие ехать с нами. И так осуществится… ее замысел…

После землетрясения многие горожане не досчитались своих родных и соседей. Так бесследно исчезла госпожа Юони, убежавшая за подмогой для дочери и так и не вернувшаяся. Так пропала и Эфимелора — именно это имя носила жена Паорэса, не будучи по сути носителем «куарт» его истинной попутчицы, тихая и неприметная женщина-тень. Похоже, отсутствие ее заметил только супруг…

Никто не осмелился обыскивать руины, залитые радиоактивным дождем, который принесли тучи с северо-запада. Отсутствующих добавили к числу жертв осады и, переждав в пещере с десяток дней — пока свирепствовали бури, — тронулись в путь. А потом вопреки убеждению ученых-физиков почти на всей планете началась зима. Уж слишком плотным слоем облачности обволокло Землю, да и могло ли быть иначе после того, как от безумных температур в атмосферу поднялось сразу столько пара?! И никто уже не мог предсказать, когда закончится и закончится ли вообще испытание голодом и холодом в наступивший ледниковый период, но Паском был убежден, что на континенте Осат по-прежнему царит лето, и этой присказкой бередил воображение соотечественников, мечтавших о солнце и кула-орийской жаре.

Однако же вскоре начались набеги мародеров из числа бывших жителей Оритана и Ариноры, перебравшихся на Рэйсатру и утративших в катаклизме свои базы. Чтобы выжить, проще отобрать, чем создать. Они не смотрели, кто перед ними — северяне, южане, женщина, ребенок или старик. Последний лоск цивилизации сползал с них, как дешевая позолота с ножен поддельного меча. Они дичали.

Постоянные стычки совсем ослабили бывших кула-орийцев. Было много раненых. Начались вспышки инфекционных заболеваний, с которыми целители едва справлялись, с ужасом видя, что медикаменты стремительно заканчиваются, а биться с заразой на ментально-функциональном уровне, как это уместно при других хворях, и надеяться на хороший исход было, по меньшей мере, возведенной в энную степень глупостью.

Погребальная капсула иногда не по одному разу в день озарялась ослепительным голубоватым светом, испепеляя поверженные тела. Она едва не стала последним пристанищем и для Танрэй. После родов жена Ала свалилась со страшной лихорадкой, и от воспаления жар не могли сбить ничем. Она высохла, словно мумия, одни кости просвечивали сквозь пергаментную кожу, и, дежуря возле нее, Фирэ не раз замечал приметы скорой смерти. Танрэй и сама шептала, когда разум возвращался к ней между приступами горячки, что Ормона зовет ее к себе. Это были муки нечистой совести, потому что Фирэ точно знал, где сейчас находится Ормона и что той меньше всего хочется увидеть «рыжую поганку» среди мертвых. Неутомимая даже после гибели, моэнарториито правдами и неправдами искала выход из тупика посредством того, в чьем теле теперь гостила с его согласия.

Помнил Фирэ и тот разговор Паскома с Учителем, когда древний кулаптр уговаривал Тессетена пойти и поговорить с женой друга. Тот сомневался: чем он-то мог помочь, когда ее организм не спасали даже серьезные лекарства и когда она сама уже сдалась?! Юноша так и не узнал, что Сетен, в конце концов согласившись попытаться, сказал ей, но после этого Танрэй быстро пошла на поправку.

— Когда тронемся? — обдумав все и оглядываясь на многолюдное стойбище посреди снежной степи, спросил Фирэ.

— Я не вижу смысла тянуть. Но должен сказать тебе, мой мальчик… — впервые за столько времени в глазах Тессетена стало тепло, и голос, высокий и удивительно молодой голос, прозвучал столь мягко, точно и в самом деле Фирэ был его родным сыном, которого он обязан предостеречь. — Должен тебе сказать, что мы уходим в неизвестность. Тем, кто останется, — он кивнул в сторону крытых повозок, возле которых суетились сородичи, — будет много легче, ибо они будут все вместе.

— Я уйду с вами, Учитель. Не пытайтесь поселить во мне сомнения, не тратьте времени понапрасну.

— Что ж, на том и покончим.

Фирэ еще надеялся, что Тессетен позовет с собой попутчицу, когда ночью, уже собравшись в дорогу, тот попросил всех обождать и двинул гайну в сторону повозки, где спали женщины с совсем маленькими детьми, и в их числе — Танрэй. Фирэ хотелось, чтобы даже не столько она, сколько малыш-Коорэ был рядом с ним и с Учителем. Так ему было бы спокойнее. Ну а Танрэй, как он уже не раз твердил себе, была бы отличной гарантией неиссякаемости сил Тессетена, а значит, обеспечила бы им всем почти безопасное путешествие…

Вместо этого Тессетен долго смотрел в лицо спящей, озаряемое всполохами костров и светом отведенного в сторону факела. Напоследок, выпростав руку из меховой рукавицы, осторожно провел тыльной стороной ладони по ее щеке. Танрэй так и не проснулась.

Проезжая мимо караульных — одним из них был Ишвар-Атембизе — Учитель снова придержал гайну.

— Спасибо, Атембизе, что понял меня, — сказал он.

— Ваша воля — закон, атме Тессетен, вы мой Учитель. Я хочу пойти с вами, но не могу. Мне вот тут, — он приложил руку к груди, — что-то велит остаться.

Фирэ не знал, как в этом воплощении друг из его прежних жизней справляется с морозами, ведь в Кула-Ори не ведали, что такое снег, и даже вылазки в горы Виэлоро не давали дикарю точного представления, что есть настоящая зима. Но Ишвар справлялся.

— Я не неволю тебя. Прощай, ученик…

Он посмотрел на других караульных. Только Ишвар знал о планах Тессетена, остальные считали, что он с отрядом самых лучших гвардейцев совершит объезд и отправится вперед на разведку пути.

Ишвар кусал губы. Фирэ не сказал ему на прощание ни слова и молча, как все остальные, проехал мимо.

Начиналась метель, однако останавливаться было нельзя: Учитель планировал за ночь отойти от стойбища как можно дальше. И они, сопротивляясь ветру, шагом, пробивались вперед сквозь мглу и секущий лицо снег.

Фирэ уже так привык к верховым переходам, что научился спать, не спешиваясь. И вот что необычно: со дня осады ему больше ни разу не снился тот незнакомец в желтом плаще. Впервые он явился к юноше во время гипнотического транса в Военном Ведомстве и с тех пор постоянно пытал его своими внезапными визитами и жестокими поединками. Эти сны мало чем отличались от реальности — во всяком случае, раны от его меча приносили такую же боль, как наяву. И вот снов не стало. Что-то сильно изменилось, когда у стен осадного Нового города он утратил целительские способности и будто бы ослеп…