Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

— Прекрасно! — дослушав певцов, защелкала пальцами в перчатках Ормона — единственная из всех брюнетка на этой площади. — Господин Ко-Этл, вы растите великолепную смену!

— Благодарю, — выговорили губы Фирэ, и он в смятении опустил глаза, разглядывая незнакомую, но свою собственную одежду.

Она пригляделась, что-то мелькнуло в ее лице, и она сделала ему знак затаиться.

«Здесь, в городе, у них есть один Помнящий! Если он что-то заподозрит, нам не жить!»

«Понимаю!» — отозвался Фирэ.

«Уходи назад. У нас все хорошо, мы с тримагестром скоро вернемся — когда эти снобы уже иссякнут в своем чванстве и покажут все свои достижения! Я узнала уже почти все, что хотела узнать. Передай это ему!»

Фирэ уже хотел спросить, что передать, как перед мысленным взором возник алый мотылек. Он влетел ему в грудь, и кровь горячим потоком трижды совершила свой обычный путь в теле, прежде чем все вернулось на круги своя.

— Думаю, это вам, — вынырнув, сказал Фирэ и, не отпуская браслет, переправил мотылька Тессетену.

Тот слегка ахнул от неожиданности и улыбнулся расцветшими васильковыми глазами:

— Вот это послание так послание! Что там у них?

— Все хорошо, — Фирэ вернул меч на стену и присел у ног Учителя. — Она сказала, что скоро вернется, ей осталось узнать что-то еще — и они завершат миссию…

— Отлично!

Сетен уже не выглядел больным и подавленным. В зрачках веселым мотыльком плясала жизнь.

— Тебе нравится этот дом, Фирэ? Оставайся здесь!

— Да, но я не хотел бы стеснять вас и…

— Если ты только из-за этой ерунды, то заткнись и не перебивай. Другие возражения есть?

— Нет, — отозвался Фирэ, смеясь над его словами.

— Тебе надо жить здесь. Это твой дом, во всяком случае, он всегда был твоим домом. Он просторен, и при желании тут можно потерять друг друга. Мне нужно, чтобы ты был рядом. Мне и ей так будет спокойнее.

— Хорошо. Тогда я приберусь тут?

— Феерическая мысль! Тут давно уже надо прибраться! Мы все запустили к зимам и вьюгам с этой моей гадской ногой!

И, подхватив костыли, Тессетен подскочил с кресла.

Споро крутился гончарный круг. Раздумывая о своем, Тессетен смачивал руки в миске с водой и оглаживал мягкие глиняные бока будущего сосуда. Он еще не решил, что это будет — кувшин, ваза… а может, чаша? Здесь, в мастерской, он мог просто исчезнуть для всего мира и направить мысли в нужное русло.

— Кто-нибудь есть в этом доме? — послышался приглушенный женский голос.

Танрэй, хоть и прожила здесь почти год, не знала и не могла знать о хитростях системы вентиляции помещений, что позволяла слышать из подвала все, что происходит наверху.

Он замешкался, еще не уверенный, нужны ли ему сейчас гости, но подумал о Коорэ и, протянув руку, сдвинул заслонку:

— О, сестренка! Что за поздние визиты?

— Поздние? Да сейчас только закат! Ты где, Сетен?

Он вздохнул, скомкал начатую работу:

— Обойди дом, загляни в нишу за дверью кладовой — помнишь, где кладовая?

— Помню. А вы наконец-то навели тут порядок!

— Есть такое. Слушай дальше. Так вот, за дверью кладовой, в стене, есть ниша, в этой нише внимательно присмотрись к полу. Там одна плитка заметно отстает. Убери ее, потяни на себя кольцо — и спускайся!

Со стороны Танрэй возникла пауза. Сетен прикрыл заслонку и фыркнул от смеха.

— Ты в разведке никогда не работал? — переварив услышанное, в конце концов спросила она.

— У каждого человека должно быть убежище. Ты сама найдешь, или тебя встретить?

— Найду, не беспокой ногу!

— Будь там осторожнее — лестница крута.

А ведь правда — еще светло! Он думал, уже совсем ночь… Вот как раз закатный Саэто теперь пробирается лучом точно в маленькое оконце у самого потолка, наполняя мастерскую загадочным золотистым свечением.

Ополоснув руки, Сетен взглянул было на костыли, но сразу же передумал. Не хотелось стоять перед ней, как немощному инвалиду. Терпя боль и хромая, он подошел к лестнице.

Люк наверху открылся, впустив еще один луч.

— Что ты там делаешь? — спросила Танрэй, аккуратно ступая на причудливо изогнутую лестницу.

— Валяю дурака, безусловно.

— Ты невозможен! Тут можно переломать ноги!

— В доме повешенного не говорят о веревке! Не спеши! — он снял с головы почти совсем развязавшуюся и наехавшую на брови холстину, что защищала волосы во время работы.

Придерживаясь за перила и чуть неуклюже, по-утиному переваливаясь из-за мешающего ходьбе уже довольно большого живота, Танрэй встала на предпоследней ступеньке, оглядывая видимую часть его берлоги.

— Ого! А что это всё? — растерялась она.

Сетен протянул ей руку, чтобы помочь спуститься, а потом подал холстину и наклонил голову:

— Послушай, если тебе не трудно, сестренка, подвяжи…

Ее маленькие руки закопошились в волосах, и ему захотелось, млея, потереться о нее затылком и замурлыкать, как эти рыжие тварюшки, которых приволокли из Виэлоро Ормона и Фирэ.

— Я сейчас растаю и растекусь лужей по полу! Управляйся побыстрее, сестренка!

— Ты несносен! Готово!

Он в благодарность поцеловал ее руку и пригласил пройти с основную часть убежища.

— Я ни разу не была здесь…

— Здесь никто не был, кроме меня.

— Святая святых?

— Да нет. Просто никому больше не интересно. Это вроде как черновики непризнанного писателя.

И они вышли в мастерскую. Танрэй замерла и, закрыв рот обеими ладонями, еле слышно простонала:

— О, Природа!

Полные неизъяснимой красы, ее взору предстали скульптуры и статуэтки, которые он, даже не помня этого, ваял в разные годы, чем и спасался в минуты отчаяния, тревоги и уныния, как сейчас, когда сидел и гадал, что там с уехавшими в Тепманору и почему так затягивается миссия.

— Но почему ты прячешь это? Даже не так: как ты смеешь прятать все это?!

— А кому оно нужно, сестренка? Это глина, она едва ли переживет нас с тобой. Это просто мое лекарство.

Танрэй издала возмущенный вскрик, а он, вытянув больную ногу в сторону, сел за круг и качнул педаль здоровой. Заготовка подсохла, ее пришлось смочить. Когда бесформенный комок снова раскрутился, он промокнул пальцы и мягко повел линию, изменяя форму глины. Танрэй, как зачарованная, едва дыша, следила за движениями его рук.

— Безумно красиво! — выдохнула она. — Ты касаешься ее, как… как…

— Я понял, — он усмехнулся, — можешь не продолжать.

— Я не знала, что ты созидатель. И Ал мне ничего не говорил!

— Потому что я запретил ему говорить.

— Почему?

— Потому. Чтобы не выслушивать твои занудные нотации, которые ты читаешь мне сейчас, и я уже жалею, что пустил тебя сюда!