Сара Чемпион - Диско 2000

— Ни с кем.

— Слушай, кончай валять дурака! Знаю! Есть один классный персонаж, его Сэм привел. Парень считает себя греческим богом или кем-то в этом роде. Представляешь! С ним ты забудешь о своих дурацких проблемах.

— Он что, Харон? C Хароном, я бы, пожалуй, затусовался.

— Шарон? Я же сказала, что это парень! Давай, пошли.

Я позволил Энн Мари увести меня. На ближайший час у меня планов не было.

Веселье вокруг нас набирало скорость, как пианино, сброшенное с пентхауса, обещая столь же эффектный зубодробительный финал.

Пятеро оккупировали середину комнаты, играя в «бутылочку» на раздевание. В ход пошла, кажется, бутылка детского масла. Зрители, в числе трех человек, расположились на софе, игнорируя, похоже, тот факт, что одна из ее подушек подает признаки тления. В углу напротив меня наблюдалось скопление туловищ вокруг какой-то хреновины наподобие булькающего кальяна. Народ собрался перед плоскоэкранным телевизором, играя в застольную игру — каждый раз, когда великовозрастный Дик Кларк говорил: «Да здравствует миллениум», тот, кто не успевал прокричать «А мы провожаем девятьсот девяносто девятый!» должен был глотнуть из бутлика мятного ликера. То, что выглядело запеленатым в новогодний флаг младенцем, оказалось карандашным рисунком на стене. Приглядевшись, я понял, что это карлик, нарисованный в изысканно-непристойной манере. Из соседней комнаты доносился, заглушая звуки рвотных конвульсий, грохот магнитофона, и я чувствовал, как танцующие сотрясают пол. Все здание, в общем, ходуном ходило. Ничто, однако, не могло прервать сон мышеподобной женщины, заснувшей в шести футах над полом на узеньком книжном шкафу.

Никогда не врубался в вечеринки. Жара или дикий холод, оглушительный грохот или гробовая тишина, скука или перевозбуждение, перенаселенность или безлюдье, еды слишком много или слишком мало, пьяный угар или воздержание — вечеринки всегда заключают в себе ту или иную крайность. Мне не доводилось присутствовать на вечеринке просто приятной, без излишеств. Возможно, таких вообще не бывает. А уж безумство в квартире Энн Мари по поводу конца столетия таковым точно не было.

— Подумать только, — сказала Энн Мари, проводя меня мимо распластанного тела, завернутого, подобно пижонистому манекену в занавески, которыми гости, как я слышал, незадолго до этого воспользовались не по назначению. — Сейчас вот, наверное, миллиарды таких же вечеринок проходит по всему миру!

— Потрясающее наблюдение!

— Глупыш! Где же, черт возьми, этот грек? — Мы вошли в кухню, и нам чуть было не снесло головы цветастой летающей тарелкой, которая врезалась в стену и разбилась у самой двери.

— Ах ты, сука!

— Ублюдок!

Энн Мари встала между ними.

— Жюль и Мелисса, как мне жаль! Это была тарелка из фарфорового сервиза.

— Прошу прощения, Энн Мари. Так ему и надо. Я застала его с этой блядью Уной в ванной!

— Говорю тебе, она только попросила меня застегнуть ей платье…

— А как оно, интересно, оказалось расстегнутым?

— Ну, ну, ну, — сказала Энн Мари. — Я думаю, вам надо поцеловаться и заключить мир. Не хотите же вы начинать новое тысячелетие с глупейшей склоки, правда?

Уверившись в том, что для примирения сделано все возможное, Энн Мари оставила истеричную парочку в покое. Заметив на стойке бутылку — «Смирнофф», она тут же ее схватила. Поставила свой стакан рядом с неизвестно чьим, вымазанным помадой, и плеснула водки — себе и мне.

— На вот тебе! Так что если… — а, вон он! — она потащила меня к человеку сидевшему в одиночестве на стойке.

Если соединить Кита Ричардса в апогее наркотической зависимости и Чарльза Буковски на шестом месяце попойки, скрещенного с нашпигованным морфием телом Майлза Дэвиса на пороге смерти, и остановить трансформацию в точке полураспада, то у вас получится некое подобие того типа. Он был в сандалиях, в одеянии, напоминающем голубую атласную пижаму, и с вялым пренебрежением ел гроздьями виноград. «Рассеянный» — самое приличное слово, словарную статью, о котором он мог бы проиллюстрировать.

Энн Мари поздоровалась с ним.

— При-вет. Хочу тебя кое с кем познакомить. Это Лорен. Лорен — познакомься — ой, забыла, как тебя зовут.

С ленивой тщательностью пережевывая виноград, он сказал:

— Бахус.

Я почти слышал, как ветерок, поднятый этой репликой, пронесся в голове Энн Мари.

— Ну, хорошо, мистер Бакус, вы с Лореном мило пообщаетесь. Я пошла к народу.

Энн Мари ушла. Тишина будто сомкнулась вокруг нас, как водоем, странным образом отделив от всех остальных. Я стал думать, что надо говорить, и зачем это надо делать. Трудно изжить привычку к общению. В итоге избрал интонацию легкого сарказма:

— Что ж это с твоей фигурой, чувак? Тебе ведь, кажется, покрупней положено быть? А как же венок из плюща? К цветочнику не успел забежать? Погоди, дай подумать. Клуб анонимных алкоголиков, «Уорлд Джим», я Ральф Лорен, а ты — новичок.

Я выпил, созерцая его и исподтишка, ожидая реакции на мои издевки. Бахус прекратил жевать и смотрел на меня без особой враждебности, но не то чтоб и дружелюбно. Впитав вкус ягод до последнего атома, он заговорил.

— Ты чё, бля, из Диснея или как?

Я понял не сразу. А когда понял, то прыснул со смеху.

— Во-во, — продолжал Бахус. — Я их засудить собирался, когда этот ебаный мультик вышел. Хер знает что из меня сделали. Милейший ослик, простофиля, перепугавшийся молний! Ради Геры, как будто мы с Зевсом не в той же связи состоим, в какой ты — с промежностью своей мамочки. Но потом я понял, что мы можем и без суда сговориться. До сих пор получаю тридцать процентов с каждой проданной кассеты.

— Это круто, — сказал я, потом сорвал у него виноградину и запустил ее через всю комнату. Чтобы поддержать тонус. Водка прошла по пустому пищеводу и ударила в голову. Показалось вдруг, что для воплощения моего замысла быть пьяным это даже лучше. Я двинулся в сторону «Смирнофф», решив добавить, но Бахус остановил меня.

— Погоди, дай я.

Я подставил стакан, не зная, чего ожидать, и он накрыл его правой ладонью. Из нее хлынуло вино — как из винного стигмата.

Я сделал вид, что нисколько не удивлен.

— Уберешь шланг?

Бахус пожал плечами.

— Как хочешь.

Я попробовал вино. Прохладный ветерок на зеленых холмах, брызги океана и солнцепек, тенистый ручей под древней дубовой рощей. Вино — высший сорт.

Голова стала легкая, как вордсвортовское облачко. Голос Бахуса, казалось, доносился из соседней галактики.

— Видишь ли, называть это можно как угодно. Вечеринки, пирушки, карнавалы, оргии, сатурналии, Марди грас — Гадес! Можно называть это вакханалией, ведь я же в свою собственную дуду дую. Но у всех празднеств есть определенная логика. Книгу ебаную мог бы написать — про движущие силы тусовки. И одна из глав была бы посвящена случаям вроде твоего.