Дэниел Худ - Драконья справедливость

Лайам наклонился к нему и доверительно прошептал:

— За ваше преступление полагается страшная казнь. Для начала вас вздернут всем в назидание. Потом полуживых вытащат из петли и бросят в воду, но не дадут окончательно захлебнуться. Ибо на очереди четвертование, колесование, сожжение и… что там еще? Законы жестоки. Если же вы чистосердечно признаетесь в совершенном, то, обещаю, ничего этого не случится. Вас просто повесят — быстро и безболезненно. Все остальное уже свершится без вас. Вы ничего не почувствуете, вы будете мертвы, понимаете? — Он заставил Хандуита поднять голову и увидел в глазах его бездну отчаяния. — Вы призвали демона, чтобы тот убил вашего брата, ведь так?

Хандуит попятился, уперся спиной в решетку, из груди его вырвался не то кашель, не то сдавленный плач. Несчастный все продолжал глядеть в глаза Лайама, словно умоляя о помощи, а потому лицо его разом осунулось и помертвело. Соглашаясь на участие в работе ареопага, Лайам и думать не думал, что ему придется заниматься такими вещами. Отнимать у человека надежду в будничной обстановке много хуже, чем лишать его жизни в бою.

— Да, — хриплым дрожащим голосом произнес наконец Хандуит и уткнулся лицом в свою мятую шляпу. Словно ребенок, пытающийся спрятаться от чего-то ужасного. Лайам ждал от него еще каких-нибудь слов или рыданий, но узник просто стоял, спрятав лицо, и даже не шевелился. Тогда Лайам выскользнул потихоньку из камеры и двинулся в дальний конец мрачного тюремного коридора, запихивая на ходу «Демонологию» в ташку.

Ровиана Хандуит, лицо которой уже несколько порозовело, осыпала его градом вопросов, но Лайам, не удостоив ее ни словом, поманил молодого квестора в коридор.

— Приведите писца, — прошептал он, когда они отошли подальше. — Хандуит даст показания.

Эласко просиял, расплылся в улыбке, затем вдруг обеспокоился.

— А все было… ну, это.. — по совести? Председательница будет довольна?

— Вполне, — ответил Лайам. Он и впрямь ни единожды не солгал, он лишь чуточку подправил реальность. — Надо бы все теперь по форме записать-подписать, так что если вы приведете знающего человека…

Эласко снова заулыбался и побежал по коридору. Лайам вернулся в камеру к Хандуиту и увидел, что тот по-прежнему стоит, как стоял. Его нисколько не удивили бы истерические рыдания, вспышки ярости или брань со стороны подозреваемого, припертого следствием к стенке, но такое вот оцепенение нагоняло тоску. Поведение Хандуита было столь странным, что Лайам не ощущал никакого удовлетворения от успешно завершенной работы. Смущенный и растерянный, он прислонился к стене.

«По крайней мере, дело мы сделали», — послал он мысль Фануилу.

«Да, — отозвался дракончик. — У меня горло болит».

«Извини. Но все уже кончено».

Оказалось — не все. Когда пришел Эласко — с одним из тюремных писцов, началась новая мука. Хандуит не хотел говорить, он просто стоял столбом, прикрывая шляпой лицо, выдавить из него что-нибудь было попросту невозможно. После нескольких минут бесполезной возни Лайам махнул на дурня рукой и стал излагать факты сам, а Хандуит подтверждал сказанное кивками. Писец, принесший с собой кресло и ящичек для письма, нетерпеливо скрипел пером, щурясь на тусклое пламя свечи. Этот скрип и монотонный бубнеж Лайама были единственными звуками, оглашавшими камеру в течение получаса, но в конце концов черновую запись признания удалось завершить.

Писец ушел, пообещав вернуться, когда все набело перепишет.

— Здесь мало света, — счел нужным пояснить он и забрал с собой ящичек, оставив кресло на месте. Хандуит после его ухода неожиданно зашевелился. Он отнял от лица шляпу и посмотрел на Эласко.

— Теперь я могу идти к своей жене, квестор? — вопрос прозвучал глухо и походил скорее на безжизненный шелест, чем на живую речь. Эласко вопросительно глянул на Лайама.

— Через какое-то время, — ответил тот. — Обещаю, вы к ней вернетесь. Но сначала я задам ей пару вопросов. Уокен, побудьте, пожалуйста здесь. Он взял у молодого квестора связку ключей и побрел по коридору к камере Хандуитов, молясь, чтобы ему не пришлось никогда больше участвовать в чем-либо подобном.

Ровиана Хандуит гневно уставилась на него, цепляясь бледными пальцами за прутья решетки.

— Что ты сделал с ним, негодяй? Где ты его оставил?

Именно такого приема Лайам и ожидал, а потому он лишь улыбнулся.

— Вы выглядите гораздо лучше, сударыня. Мы нашли книгу, которую вы бросили в водосборник, и ваш муж признался во всем. — Глаза Ровианы чуть не выпали из орбит, она пыталась что-то сказать, но ярость перехватила ей горло. — Я полагаю, вам тоже придется признаться. — Женщина закричала и с такой силой бросилась на железные прутья, что Лайам невольно отпрыгнул к стене. Моряки в соседней камере тут же подтянулись к решетке, любопытствуя, что происходит.

Дикий вопль сменился потоком грязных ругательств, и Лайаму сделалось легче. Когда Ровиана умолкла, чтобы со всхлипом вздохнуть, он спокойно продолжил:

— Мы знаем всю правду, госпожа Хандуит. Признание вашего мужа обличает и вас. Не стоит противиться неизбежности.

Она, уже сломленная, но еще не осознавшая этого, повисла на прутьях. Он видел — она лихорадочно соображает, как поступить. Смириться с тем, чего нельзя изменить, или вновь удариться в крик? Он ждал, спокойно глядя в ее ненавидящие глаза. Они долго, очень долго молчали.

— Элдин Хандуит был сущим демоном, — произнесла женщина наконец. — Куда страшнее, чем то существо, которое мы на него натравили. Будь он проклят — и вы вместе с ним.

Он знал, что ей ответить, но промолчал, потом сказал — после непродолжительной паузы:

— Вам принесут признание вашего мужа. Подпишите его.

Лайам оставил в подземелье Эласко, чтобы тот дал подписать признание Хандуитам, принял с усталым кивком его поздравления и выбрался на тюремный двор. Он надеялся хотя бы четверть часа побыть в одиночестве, чтобы прийти в равновесие, но там в окружении клерков и стражи стояли госпожа Саффиан и эдил. Председательница заметила квестора и знаком велела ему подождать.

Он ждал, бесцельно поглядывая по сторонам, и, лишь когда вдова к нему подошла, сообразил, что не видит нигде останков испорченной книги.

— Ее забрали, — сказала госпожа Саффиан, заметив, как заметался его взгляд. — Насколько я понимаю, Хандуиты признались?

— Да.

Глядя на него снизу вверх, она вопросительно нахмурила брови.

— И все равно вы словно не рады, квестор Ренфорд. С признанием что-то не так?

— Да нет, все в порядке. Репутация ареопага не пострадала. Наверное, я просто устал. Я никогда ничего такого прежде не делал.

— Хм. — Она оценивающе всмотрелась в него и кивнула, словно нашла подтверждение каким-то своим подозрениям, затем взяла его под левую руку, а в правую вложила довольно тяжелую сумку, сняв ее со своего плеча. — Идемте в суд, и поговорим по дороге. Уже одиннадцать, а заседание начинается в полдень.