Говард Лавкрафт - «Если», 1997 № 02

Дэн с великой осторожностью набил трубку табаком. Табак представлял собой невероятную ценность. Пэт Рейли по чистой случайности посадил у себя на заднем дворе немного табаку незадолго до того, как в Пик-свилле родился Энтони.

Последней преподнесла свой дар — пластинку — Телма Данн. Взгляд Дэна затуманился еще до того, как он открыл конверт: он догадался, что в нем пластинка.

— Надо же! — тихо произнес он. — Что же на ней? Я даже боюсь смотреть…

— У тебя такой нет, дорогой, — с улыбкой сказала Этел Холлис. — Помнишь, я спрашивала у тебя насчет песни «Ты — мое солнышко»?

— Надо же!.. — повторил Дэн. Он медленно снял бумагу и стал вертеть в больших руках пластинку с испиленными бороздками и поперечными царапинами. Потом с сияющим видом обвел глазами комнату. Все улыбнулись в ответ, зная, какой восторг он испытывает.

— С днем рождения, дорогой! — воскликнула Этел, обнимая и целуя мужа.

Он бережно придерживал пластинку, чтобы жена не повредила ее, прижимаясь к нему.

— Полегче! — взмолился он, отстраняясь. — У меня в руках сокровище!

Он огляделся. В глазах горело нетерпение.

— А мы могли бы прямо сейчас ее проиграть? Я бы все отдал, чтобы послушать что-нибудь новенькое. Только начало, оркестр, до того, как вступит вокал Комо.

Все помрачнели. Молчание затянулось. Наконец Джон Сипик сказал:

— Лучше не надо, Дэн. Ведь мы не знаем, когда начинается пение. Риск слишком велик. Потерпи.

Дэн Холлис нехотя положил пластинку на буфет вместе с остальными подарками и машинально проговорил:

— Очень хорошо. — Его тон был разочарованным. — Очень хорошо, что я не могу услышать ее прямо здесь.

— Да, да, — заторопился Сипик, — отлично! — Торопясь загладить оплошность Дэна, не скрывшего своего разочарования, он повторил: — Хорошо, отлично!

Все сели ужинать. Свечи освещали улыбающиеся лица. Угощение было съедено до последней крошки. Мать Энтони и тетю Эми засыпали комплиментами: удалось и жаркое, и горох с морковью, и нежная кукуруза.

Кукуруза была собрана, разумеется, не на поле Фремонтов — все знали, чем оно стало.

С равным энтузиазмом был проглочен десерт — домашнее мороженое и печенье. Гости переговаривались в колеблющемся свете свечей и ждали телевидения.

В такие вечера им не приходилось бормотать себе под нос: у Фремонтов вкусно кормили, потом наступал черед телевизора, поэтому на размышления не оставалось времени. А следить за своей речью все давно привыкли. Если кому-нибудь в голову приходила опасная мысль, человек принимался бессвязно восклицать, прервав свою речь на полуслове. Остальные оставляли его в покое, пока он не отгонял невеселые мысли и не умолкал.

Энтони любил посиделки у телевизора. За истекший год он совершил в такие вечера всего два-три ужасных поступка.

Мать выставила бутылку бренди, и каждый выпил по крохотной рюмочке. Крепкие напитки представляли собой даже большую ценность, чем табак. Жители пытались делать вино, однако виноград никуда не годился, да и виноделы были аховые, так что вино получалось неважное. Оставшееся в деревне спиртное из прежних времен было наперечет: четыре бутылки ржаного виски, три скотча, три бренди, девять бутылок хорошего вина и полбутылки настоящего «брамбуйе» — собственность Макинтайра, припасенная на случай чьей-нибудь свадьбы. Не хотелось думать, что будет, когда эти запасы иссякнут.

Потом все сокрушались, что на столе появилось бренди: Дэн Холлис выпил больше, чем следовало, да еще усугубил эффект домашним винцом. Никто вовремя не спохватился, к тому же это был его день рождения, а

Энтони любил такие встречи и не возражал против шума. Однако Дэн Холлис сильно набрался и сделал страшную глупость.

Первый тревожный сигнал прозвучал неожиданно: Дэн перестал смеяться посреди рассказа Тел мы Данн о том, как она нашла пластинку Перри Комо, уронила ее, но подхватила, не дав разбиться, потому что никогда в жизни не двигалась с такой стремительностью. Он опять вертел в руках пластинку и вожделенно поглядывал на проигрыватель в углу. На его лице появилось дерзкое выражение.

— Господи! — воскликнул он.

В комнате сразу воцарилась тишина. Было слышно, как на стене тикают дедовские ходики. Пэт Рейли наигрывал перед этим на пианино; теперь музыка смолкла, пальцы пианиста повисли над желтыми клавишами. Пламя свечей на обеденном столе задрожало.

— Играй, Пэт; — тихо сказал отец Энтони.

Пэт заиграл «Ночь и день», но его взгляд застыл на Дэне, и пальцы не всегда попадали по нужным клавишам.

Дэн стоял посреди комнаты, сжимая в одной руке пластинку, а в другой рюмку с бренди. Все смотрели на него.

— Господи! — повторил он таким тоном, словно это было вызовом.

Преподобный Янгер, беседовавший в дверях гостиной с матерью и тетей Эми, тоже проговорил: «Господи!», но как молитву: руки священника были сложены, глаза зажмурены.

Джон Сипик выступил вперед.

— Послушай, Дэн… Очень хорошо, что ты так говоришь. Но ты наверняка не собираешься продолжать в том же духе…

Дэн сбросил со своего плеча руку Джона.

— Проиграть пластинку — и то нельзя, — громко сказал он, опустил глаза на черный диск, потом оглядел всех. — Господи Боже мой…

Он швырнул рюмку в стену. Рюмка разбилась, по обоям побежали струйки. Одна из женщин вскрикнула.

— Дэн, — зашептал Джон, — Дэн, прекрати…

Пэт Рейли заиграл еще громче, чтобы заглушить разговор. Впрочем, если Энтони их слушал, то все ухищрения были напрасны.

Дэн Холлис подошел к пианино и завис над Пэтом, слегка покачиваясь.

— Пэт! — воззвал он. — Хватит этого. Лучше вот что сыграй… — И он запел, хрипло и жалобно: — «С днем рожденья тебя… с днем рожденья тебя…»

— Дэн! — крикнула Этел Холлис. Она хотела было подбежать к мужу, но Мэри Сипик схватила ее за руку и удержала. — Дэн! — еще раз крикнула Этел. — Прекрати…

— Господи, умолкни ты! — прошипела Мэри Сипик и толкнула ее к мужчинам. Кто-то закрыл ей ладонью рот.

— С днем рожденья, милый Дэнни, — пел Дэн. — С днем рожденья тебя… — Он посмотрел на Пэта. — Играй же! Ты ведь знаешь, я не могу петь без аккомпанемента.

Пэт Рейли дотронулся до клавиш. Зазвучал «Возлюбленный» — в медленном ритме вальса, которому отдавал предпочтение Энтони. Лицо Пэта стало белым, как мел, руки тряслись.

Дэн Холлис смотрел на дверь, в которой стояли мать и отец Энтони.

— Он ВАШ, — выговорил он. Слезы бежали по его щекам, поблескивая в свете свечей. — Это у ВАС он появился…

Он закрыл глаза. Из-под век выкатились новые слезинки. Он громко запел:

— «Ты — мое солнышко, ты — мое солнышко, счастье мне даришь, грустить не даешь…»

В комнате появился Энтони.

Пэт мигом перестал играть. Ветер рвал занавеску. Этел Холлис даже не сумела взвизгнуть — она лишилась чувств.