Христо Поштаков - «Если», 2001 № 05

— Пол, — сказал я, — эту машину кто-то взорвал…

Это было глупо, конечно. Пол и сам видел, в чем дело, но придумать что-то более умное я не успел. На углу улицы — прямо позади нас — раздался новый взрыв. Ночь озарилась багрово-желтой вспышкой, по стенам зданий шарахнулись острые тени, и наша машина сильно качнулась на рессорах. Заднее стекло лопнуло, и острые осколки посыпались в салон; обернувшись на их мелодичный звон, я увидел, как из-за угла выбегают люди и спешат к нам. Многие были в крови. Всего минуту назад они степенно прогуливались вдоль квартала, но сейчас неслись во всю прыть.

Эта картина живо напомнила мне то, что я уже видел когда-то давно — до того, как уехал из Соединенных Штатов в Шотландию и на несколько лет погрузился в холодный сон. Друзья, близкие люди, целый народ погибал на моих глазах, а я мог только беспомощно наблюдать за этим. Лично мне не грозила никакая опасность, но и остановить, изменить что-либо было не в моей власти. Именно от этого воспоминания я бежал всю жизнь и никак не мог убежать. Да это, наверное, было просто невозможно. Как когда-то говорили у нас в Америке: тот день «сделал» меня. Не только мои воспоминания, но и вся последующая жизнь: мое преподавание в колледже, писание пьес и стихов и прочее — все это было реакцией на события одного дня.

Пол тем временем остановил свою машину ярдах в тридцати от первой, выключил мотор и, схватив с заднего сиденья цифровую видеокамеру, принялся снимать. Он с упоением водил ею из стороны в сторону, одновременно пытаясь объяснить мне происходящее. Я перестал быть главной новостью дня, и Пол, волей случая оказавшийся на месте новой сенсации, горел желанием действовать. Я выбрался из машины и последовал за Полом, который уже мчался по улице к толпе. Двигавшиеся нам навстречу люди начали останавливаться, и Пол смешался с ними, задавая вопросы и продолжая снимать на ходу. В толпе преобладали молодые лица, и я понял, что это, без сомнения, колонисты первого поколения, которые решили устроить что-то вроде ночной демонстрации. Их растерянность, вызванная взрывами, быстро проходила, уступая место гневу, и на мгновение я даже испугался, как бы меня не приняли за старожила. Молодые каледонцы с жаром говорили о том, что теперь всем станет ясно, кто такие эти старые колонисты и до чего они могут дойти в своем неприятии перемен.

Мне удалось даже поговорить с одним из них — молодым, коренастым парнем, одетым в синюю фуфайку с вышитой на груди надписью «Университет Льюкарса». У него были густые соломенного цвета волосы, в которые он то и дело вцеплялся обеими руками.

— Вы видели вон ту тачку? Скажите, видели?! — с напором вопрошал он, указывая на машину, которую мы с Силзом только что обогнули. — Она просто ехала себе по улице, и тут кто-то бросил бомбу! Я видел это собственными глазами! Водитель едва успел затормозить и выскочить наружу, иначе бы он живьем изжарился! Когда ваша машина свернула на ту же улицу, мы подумали, что и вас тоже взорвут, и поспешили на помощь. Но взрыва не было, мы уже почти успокоились, но тут взорвалась эта вторая бомба у аптеки, и…

Парень был явно не в себе, — речь его казалась бессвязной и путаной, но главное я понял. Мирная демонстрация едва не закончилась для этих молодых людей трагедией. Впрочем, насколько я понимал, опасность отнюдь не миновала. Возможны были еще всякие неожиданности.

Потом я увидел, как Пол Силз машет мне из окна какой-то пивнушки. Она называлась «Бережливый хозяин». Очевидно, Пол зашел туда, чтобы опросить очевидцев, и я направился ко входу, чтобы пересказать ему то немногое, что мне удалось узнать.

Стоило мне сделать в ту сторону несколько шагов, как я заметил человека, который быстро удалялся в глубь ближайшего переулка. Он уже собирался повернуть на параллельную улицу, когда я окликнул его.

— Эй! — крикнул я и поднял руку. — Эй, стой!..

В переулке было совсем темно, однако мне показалось, что человек что-то бросил в стоявшую на углу урну. Но ни догнать, ни помешать ему я, конечно, не мог. Да и что может старый, усталый человек?..

Однажды много лет назад у меня была возможность предотвратить трагедию. Для этого нужно было совершить одно очень простое действие. Теперь мне кажется, что достаточно было только попросить людей отказаться от задуманного и разойтись, и тогда многое, очень многое сложилось бы иначе. Самое смешное, что меня, скорее всего, послушали бы, но я не мог раскрыть рта. Просто не мог — и все!.. Я был слишком уверен в себе, в своих силах и своем влиянии, которые до этого момента никогда меня не подводили. Я возглавил этот марш протеста — и проиграл.

Вообще-то, мне часто везло в жизни. Не просто везло, а ВЕЗЛО — все буквы заглавные. Свою карьеру я начинал в Форт-Майерсе, во Флориде, где я был одновременно и ведущим репортером, и заведующим, и главным редактором местного отделения вещательной компании «Ника-ТВ». Я сам писал текст сообщения, сам устанавливал на треноге видеокамеру, сам монтировал пленку и выпускал ее в эфир, в глубине души надеясь и готовясь к потрясающей сенсации, которая поможет мне выбраться из Богом забытого захолустья, каким был в те времена Форт-Майерс. Я мечтал о месте в одной из крупных телевизионных компаний, однако даже в мечтах я никогда не забирался дальше Тампы, где находились штаб-квартиры крупнейших телекомпаний штата, ибо, несмотря на некоторые способности и неисчерпаемый запас честолюбия, я оставался дремучим провинциалом, вывести которого к славе способно было только самое настоящее чудо.

И чудо произошло. Настал день, когда первые корабли сгудонцев опустились на прибрежные отмели Мексиканского залива, которые оказались для них идеальной посадочной площадкой и, как выяснилось впоследствии, были очень похожи на их родную планету — уютный, теплый, солнечный мир, чуть не сплошь покрытый неглубоким, ласковым морем.

В тот день или, точнее, вечер, на флоридском берегу появилось множество черепах, которые приплыли сюда, чтобы отложить яйца в небольшие ямки в песке. Я снимал, как они неуклюже ползли по пляжу, с трудом отталкиваясь задними лапами, и как они откладывали яйца — десятки сероватых, мягких, покрытых слизью круглых яиц — в свои песчаные гнезда на берегу в нескольких футах от линии прибоя. Этот процесс настолько увлек меня, что я не замечал ничего вокруг. Дополнительные лампы, которые я установил на берегу, нисколько не беспокоили животных; они заволновались, только когда высоко в небе послышался далекий гром. Гром нарастал, становясь все выше и пронзительнее, пока не перешел в рвущий душу вой. И прежде чем я сумел сориентироваться, этот вой вдруг оборвался, и наступила тишина, от которой у меня заложило уши.