Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

Счастлив я, наверное. С двух метров мне бы картечью голову снесло начисто.

— Ах ты сволочь… — прошептал я. — А еще лекарь… змея старая…

У меня задрожали руки. Значит, знак свыше? Да нет, не знак, кремень стерся, отсырел порох, вот и все.

Первой мыслью было прихватить у негодяя все вещички поценнее да и уйти в ночь. А то еще и подпалить дом изнутри. Но я опомнился.

Нет, старый лекарь смерти не заслужил. Я на его месте, наверное, взвел бы курок повторно и уж точно не пустил бы чужака в дом.

Припер я аккуратно дверь в спальню стулом, чтобы без шума и заминки нельзя было выйти, затушил лампу, разулся, лег у камина, в плед завернувшись. На душе было гнусно. В одном старик прав — нет и не будет нигде спасения каторжнику Ильмару Скользкому. Пока Дом ищет младшего принца Маркуса — не будет.

Значит, путь мой лежит на остров Капри, в Миракулюс, Страну Чудес, построенную для увеселения детей и взрослых высочайшим повелением Дома, в место развлечений и забав. Не понимаю я, как на маленьком острове, полном народа, может укрыться мальчишка, которого вся держава ищет! Но проверить придется. Не хочу я убегать в чужие страны, не смогу я жить в обличье бюргера, не дана мне такая святая вера, как Рууду, паладину покойному. Значит, один путь — найти Маркуса и лично сдать его Дому. Владетель суров, но справедлив, этого никто не оспорит. Что я ему — мелочь досадная. А тайн никаких я все равно не знаю, могут меня магнетизмом испытать, могут на дыбу вздернуть — нечего мне сказать, нечего…

Уснул я под шепот дождя, под треск углей в камине, в тепле и уюте. Но снились мне холод и снег, снилась бесконечная ледяная пустыня, по которой я бреду во тьме. Долго брел, ног не чуя, бездумно, но зная, что надо идти. А потом выступила из темноты женщина со светлым ликом, тьму вокруг раздвигая. Рухнул я на колени, глаз поднять не смея. И главное, понимал, что это сон, и такие сны посылают свыше.

Но Сестра ничего не сказала. А когда я протянул руку и коснулся ее — только холод почувствовал. Ледяной, смертный…

И какая польза в таких снах? Полежал я в темноте, таращась на последние искорки огня в камине, и уснул снова. Может, что хорошее приснится? Но больше в ту ночь мне ничего не снилось.

Встал я раньше старика Жана. Убрал стул от двери.

Кончился дождь, отплакала Сестра по людским грехам. Светило солнце, на траве искрилась роса. А вот цветы на клумбах поникли, будто признались себе — осень и впрямь наступает, кончилось их время.

У цветов век недолог.

Пошел я на кухню, растопил плиту, чайник поставил. Сходил на улицу, нашел сортир, после умылся из колодца мутной от дождя водой. Постоял босиком на холодной траве, в небо глядя.

Сестра, ну подскажи! Вразуми дурака!

Может, и впрямь убраться на край света?

— Хороша погода!

Я оглянулся — барон-лекарь стоял в дверях, кутаясь в халат.

— Хороша, — признал я. — Только осенью запахло.

Старик вздохнул:

— Пошли, перекусишь перед дорогой. Тебе ведь путь дальний, так?

— Знать бы, какой… — я вошел в дом.

Мы позавтракали остатками вчерашней курицы, сыром, выпили по чашке кофе.

— Деньги-то у тебя есть, моряк? — спросил барон.

— Есть.

— Оружие, оборониться если что?

— Найду.

Он кивнул, снял со шкафа плетеную корзинку:

— Выйду, яички свежие соберу…

Я вышел вместе с ним. Поколебавшись, протянул руку, мы обменялись рукопожатием.

— Какой тебе во мне прок, старик?

Бывший лекарь Дома вздохнул:

— Я, моряк, жизнь прожил, в такие места высокородным заглядывая, где аристократ от крестьянина не отличается. Служил верой и правдой. Получил в награду титул глупый, малое содержание и повеление жить вдали от городов. Чтобы меньше болтал, значит. Зато могу жить так, как мне хочется. Мало кого могу вспомнить добрым словом… а вот принц Маркус — славный мальчик. Не хочу я, чтобы с ним беда случилась… Удачи тебе, Марсель-моряк.

— Ладно уж, Жан-лекарь…

— Хорошо. Удачи тебе, Ильмар-вор. Если не зря тебя Скользким прозвали, то и сам выпутаешься из беды, и другим горя не принесешь.

— Как же ты все-таки меня узнал, старик?

— Глаза надо иметь, Ильмар… Знаешь, чем я двадцать лет при Доме занимался? Физиономии дамам правил. Шрамы бретерам убирал. Такие лица делал, что родная мать не узнает. Может, кто другой смотрит на портрет, да видит все по отдельности — губы, глаза, нос, скулы. А я не так… мне надо настоящее лицо человеческое видеть, все наносное отбросить, понять, где и как править. Так что не бойся. Вряд ли кто еще по газетным портретам тебя узнает.

— Старик, а ведь, наверное, это и правда знак свыше? То, что я к тебе забрел, что ты меня не застрелил, что совет дал…

— Это не знак. Если бы принц Маркус ко мне забрел, если бы я ему совет дал — то было бы чудом. А так — случайность.

— Удачи тебе, барон.

— А тебе дороги легкой.

Кивнул я старику и зашагал к дороге.

Знак — не знак. Удача — случайность.

Вся жизнь из таких случайностей сложена.

Часа два я шел пешком. Дорога раскисла, но все равно идти было куда легче, чем по жаре. И все это время я, не переставая, ругал себя.

Во-первых — искать Марка в Миракулюсе — занятие глупое и бесполезное. Во-вторых — пользы от этого все равно ни на грош, никаких гарантий, что меня помилуют, приволоки я мальчишку за шиворот в Дом… В-третьих — гнусно все это.

Нет. Пусть старик Жан не рассчитывает. Не пойду я по его наводке.

Отдохну денек в Лионе, потом доберусь до Парижа — хоть это и под самым носом у Дома, от Урбиса всего в двух шагах, но все же надо открыть тайник, забрать припрятанное на черный день. Потом через Прагу, через Варшаву в Киев. Назовусь чужим именем, подмажу жадных чиновников — они всюду продажные. Получу вид на жительство.

У меня как-то прибавилось сил от этого решения. Я успокоился, а тут еще солнце согрело меня окончательно. И даже когда проезжающий мимо дилижанс остановился, и кучер дружелюбно махнул рукой, зовя к себе на козлы, я это принял как должное.

Вот такие знаки свыше я люблю!

— Далеко, морячок? — спросил пожилой кучер.

— В Лион, папаша, в отпуск к родным.

Из дилижанса высунулось хмурое желчное лицо. На скверном галлийском человек спросил:

— Почему стоим, возница?

Кучер взмахнул кнутом, и лошади рванули.

— У меня брат моряком был, — сказал кучер. — Ходил на державном корвете, двадцать лет службу нес. Сейчас-то он…

Продолжать рассказ о брате кучер не стал. Видимо, служба на корвете являлась самым достойным эпизодом его биографии.

— Зачем пешком идешь? — неожиданно спросил он. — Неужели проездных бумаг не выдали?

— Выдали, отец, — вздохнул я. — Ну, я немного погулял на берегу.