Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

— Подойдите ко мне, принц. Остальным бросить оружие, — повторил Арнольд.

Терпение в его голосе было такое, словно он способен был до утра нас уговаривать, пока мы от усталости не свалимся. Знал, что никуда не денемся. Но тут опять на краткий миг показалось мне, что все мы несемся вместе с улочкой, домами, миром в каком-то странном сером вихре, стремительном и вместе с тем застывшим.

— Прекратить! — вдруг крикнул Маркус, посмотрел строго на стражников и властно произнес: — Я младший принц Дома! Повелеваю пропустить нас!

— Сегодняшним указом Владетеля вы, принц, лишены всех прав. Смиритесь.

Арнольд сделал еще шаг, протянул руку, словно приглашая Маркуса взяться за нее. И я вдруг понял, что выстрелю в офицера.

Стражники начнут стрелять в ответ. И все в меня. Пулевики у них простые, однозарядные, такие специально для Стражи делают, в городах службу нести. Начнется паника — и будет шанс, пусть маленький, у Хелен и Луизы увести Маркуса, скрыться, свинцом и сталью проложить себе путь…

Я поднял пулевик и спиной почуял, как притянул все стволы. Арнольд с любопытством посмотрел на меня, покачал головой:

— Тебе лучше сдаться мне, Ильмар-вор. С минуты на минуту здесь будут святые братья. С ними тебе лучше не встречаться.

— Ты не понимаешь, Арнольд, — его лицо было на линии ствола, и я вдруг понял, что попаду, и в этот раз могучий офицер упадет бездыханным. — Не во мне уже дело…

Глаза стражника расширились. Он не верил, что я стану стрелять… не дурак же, понимаю, что с толпой не справиться… не верил, но только до этого мига.

— Не во мне, — повторил я, давя на курок.

— Нет! — крикнул Маркус. И бросился вперед, между мной и Арнольдом, но выстрел уже нельзя было остановить, мой палец коснулся спускового крючка, потянул — в тот миг, когда мальчишка, вставший между нами, вскинул руки, и губы его шевельнулись.

Я сжал ладонь в кулак, ногти впились в кожу. В моей руке не было больше пулевика. В руках Арнольда исчез меч.

Холод прокатился по улочке, испуганно заржали лошади, с которых исчезла упряжь. С дилижанса будто отрезало передние колеса, и он завалился набок, закричали перепуганные пассажиры. Стражники, оставшиеся в один миг с голыми руками, дергались, будто в безумном танце, ощупывая себя, оглядываясь, пытаясь понять, кто же их обезоружил.

Маркус забрал в Холод все, что только могло послужить смертоубийству. Забрал, даже не прикасаясь, даже не глядя — одним усилием. Но, видно, это далось непросто.

Ноги у мальчика подкосились, и он рухнул на мостовую. Луиза бросилась к нему.

Вокруг творилось что-то невообразимое. Уже до самых тупых дошло, что Маркус сказал Слово — и Слово это невиданной силы и возможностей. Чудо явленное одних в бегство обратило, двое рухнули на колени, уподобляясь римским легионерам, Искупителем обращенным, двое в безумии затеяли драку друг с другом.

Я смотрел на Арнольда. Сейчас, когда мы остались без всякого оружия, он мог стать куда более опасным противником. Данная ему от природы мощь куда как превосходила мои силы. Короткий миг мы разглядывали друг друга, потом офицер сделал шаг вперед, взял из рук Луизы безвольное тело Маркуса — настоятельницу будто ураганом отнесло в сторону.

— Надо уходить… Ильмар… — его голос плыл, ломался, как и он сам сейчас. — Надо… уходить. Святые братья будут здесь вот-вот.

Хелен и Луиза глядели на него с пугающим спокойствием, словно иного и не ожидали. Один из стражников вдруг метнулся к ним — то ли помрачившийся рассудок вспомнил какой-то приказ, то ли он просто не нашел иного направления для бегства. Арнольд, не оборачиваясь, выкинул руку, стражник напоролся на нее, хлюпнул и упал с окровавленным лицом.

Четвертый сподвижник присоединился к нам.

Как встарь, как две тысячи лет назад, после такого же Слова, но прозвучавшего тогда первый раз…

Но почему-то я видел перед собой не пустеющую на глазах улицу, не обращенного к правде Арнольда, не лишившегося сознания Маркуса, а серую льдистую равнину и человека, прикрученного к столбу, застывшего в последней попытке поднять взгляд к небу.

Что было бы, если бы человечество так и не вступило в «железный век»? Говорят, что прошлое не знает сослагательного наклонения…

Но с этим утверждением могли бы поспорить многие писатели-фантасты, по крайней мере, те из них, кто работает в направлении так называемой «альтернативной истории».

О становлении этого жанра в России и современных опытах писателей рассказывает критик.

В 20-х годах вышла книжка В. Гиршгорна, И. Келлера и Б. Липатова «Бесцеремонный Роман», герой которой, изобретатель Роман Владычин, в полном соответствии с названием книги отправлялся в прошлое на машине времени собственной конструкции и, появившись перед Наполеоном Бонапартом в самый критический момент сражения при Ватерлоо, помогал ему выиграть эту решающую битву. Дальнейший ход событий комментариев не требовал — бесцеремонный Роман становился ближайшим советником Императора и получал полную свободу перекраивать историю на свой лад. Эрудиция авторов позволила им весьма реалистично воссоздать колорит эпохи, а их герою — подключить к своим действиям практически всех выдающихся личностей Европы первой четверти XIX века.

Кажется, в тогдашней советской фантастике этот роман оказался едва ли не единственным представителем данного направления. Хотя в зарубежной эмигрантской литературе мелькнула вышедшая в Румынии книга М. Первухина под названием «Пугачев-победитель». Сюжет ее, как явствует из заглавия, составляло описание победы известного бунтовщика и последовавших за этим бедствий, постигших землю русскую…

Времена с конца двадцатых до середины пятидесятых годов были глухими в отношении абсолютного большинства направлений фантастики — господствующим и практически единственным жанром оставалась пресловутая «фантастика ближнего прицела», на разные лады описывающая приключения комсомольцев, строящих радиоуправляемый трактор или экономичный автомобиль.

Следующим по массовости жанром были так называемые «романы о будущей войне», по которым специализировались забытые ныне Ник. Шпанов или П. Павленко. К жанру утопии отнести их было трудно, тем более что утопия, пусть даже коммунистическая, в те годы тоже была негласно запрещена — считалось, что ничего лучше советского настоящего придумать невозможно. Поэтому эти произведения можно отнести и к альтернативной истории. Бытует также мнение, что альтернативной историей можно назвать и романы типа «Кубанских казаков» Семена Бабаевского, поскольку описанные в них утопические картины благоденствия советского народа иначе как фантастикой назвать чрезвычайно трудно.