Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

Растения табака общаются друг с другом. Группа ученых из университета «Ратжерс» (США) лишний раз нашла подтверждение тому, что коммуникативные функции присущи не одним лишь представителям животного мира. Исследователи также уточнили, что передаваемая информация может быть жизненно необходимой. Например, как только растение табака инфицируется болезнетворным вирусом, оно начинает вырабатывать летучую молекулу так называемого метилового салицата. Здоровые растения улавливают сигнал тревоги и тут же синтезируют антивирусные протеины, усиливая таким образом свою сопротивляемость заболеванию.

После окончания «холодной войны» Центральное разведывательное управление США приняло мудрое решение поделиться с гражданскими властями — и в особенности с полицией! — кое-какими секретными разработками. Недавно публике была представлена компьютерная видеосистема, способная опознать искомую личность под любой маскировкой, включая хирургические изменения внешности.

Телекамера, сканируя лица в толпе, обращает их изображения в цифровые и отсылает на компьютер, где специальное программное обеспечение выявляет костные структуры, лежащие под изменчивыми мягкими тканями, а затем сравнивает их с предварительно обработанными тем же способом фотоснимками преступников, находящихся в розыске. При совпадении установленных черепных характеристик подозрительную личность вежливо просят пройти в участок и ответить на несколько вопросов… Кстати, при первой же экспериментальной проверке системы в крупном аэропорту был опознан и задержан некий маньяк-насильник, несколько лет безуспешно разыскиваемый полицией.

С одной стороны, это хорошее средство в борьбе с преступностью. С другой — любители фантастики без труда назовут десяток книг и фильмов, в которых подобные методы вели к созданию тотального контроля и возникновения полицейского государства.

Я тащился по Нью-Мексико с пустыми руками, не зная, куда податься, и случайно повстречался с шаманом по имени Шаман, пробуравившим дырочку у меня в голове. Дырочка была крохотная, но все впускала и выпускала, и вскоре я уже не видел разницы между собой и другими, между собственным телом и остальным миром.

— Не бойся, Мэл, — сказал Шаман. Но мне все равно было очень страшно. Мы сидели в длинной брезентовой палатке, служившей коммуне Космического Народа кухней. Весь прочий Космический Народ задрых. Они подобрали меня под Альбукерке, привезли к себе в пустыню и накормили. Все потому, что я приглянулся Шаману. В те времена случалось, что чиканос, не выносившие хиппи, проникали к ним в коммуны и открывали стрельбу; и хотя сам я смуглый и низкорослый, как мексиканец, они все равно меня подобрали.

В распахнутую с обеих сторон темную палатку заглядывали звезды. В ночи горела тусклая свечка, звенели цикады, завывали души мертвецов. На земляном полу стояла в треснутом стакане ритуальная свеча. На стулья, длинный стол, стены палатки, на нас самих ложились причудливые тени.

— Ты разрушил меня. — Что-то выгибалось и фыркало у меня внутри, точно испуганная кошка. Я ли произнес эти слова?

Шаман решил, что произнес их я.

— Ты — это я.

— Непонятно!

— Расслабься.

Космический Народ мирно спал. Я ушел, покинул Шамана, умевшего убивать и врачевать словом. Или он просверливает дырочку у вас в голове и позволяет истекать кровью или захлебываться в крови, изливающейся из всего мира и проникающей в эту дырочку. Напоследок я увидел отражение огонька свечи в глазах Шамана — два колеблющихся язычка пламени. Я вывалился в пустыню, под звезды, в звон цикад и завывание мертвых.

Я поговорил в темноте с деревом Иосии, коротколистной юккой. Я сказал: «Все хорошо. В Нью-Йорке у меня мать, братья и сестра. Отец нас

бросил, но я его не забыл. Я помню все лица, какие когда-либо видел, всему знаю названия, и никто на Земле никогда не усомнится в моих словах». Но у дерева сомнения были. Ведь я не помнил лицо родной матери. Я стоял вдали от дорог, от Космического Народа, и меня видели только звезды. Кто сказал эти слова? Возможно, я, может быть, дерево или песок.

Я сидел у дороги и ждал рассвета. Я сам был предрассветным сумраком, я еще не возвысился над низкорослым смуглым человечком, очутившимся посреди пустыни. И плакал. Я был лужей слез, дрожью, рыданием, цикадой, душой умершего, вслушивающейся в вечность. Не знаю, кем я был. Наверное, я был приближающейся машиной, лучом фары, ударившим в залитое слезами лицо, водителем, заметившим в темноте, среди пустыни, безутешного скитальца.

Машина проскочила мимо меня, затормозила, подала назад. Пассажирская дверца распахнулась, наружу высунулся мужчина — худой, лысоватый, с одной бровью — и сказал в нос:

— Залезай. Не вечно же здесь торчать.

Я уловил сладкий жасминовый аромат. Зеркальце заднего вида было украшено кисточкой и слоником. Мои бивни путались в нитях. Я был многорук и в руках сжимал пузырьки, ножи, бриллианты, черепа, побежденных демонов, змей. Голая женщина вскрывала мне ножницами брюхо.

Индус-водитель похлопал меня по спине.

Не исключено также, что заодно я был и этим пакистанцем. Иззи меня разозлил. Не отрываясь от руля, я сказал:

— Лучше бы мы остались в мотеле. Обязательно подбирать каждого встречного?

— Правильно, Сарвадука! — отрезал однобровый. — Он и есть каждый встречный. Верно?

Я мазнул по лицу рукавом, утирая слезы. Машина, полная света и тепла, казалась раем, только я никак не мог найти, чем бы ответить: «Да». Я уже зашевелил губами, но услышал скрип дверцы. Дверца захлопнулась. Я очутился внутри, между дверцей и человеком с одной длинной бровью. «Как вы узнали?» — хотел я спросить, но вместо этого взошло солнце.

Сарвадука нажал кнопку и устроил Соединенные Штаты Америки: новости музыки, рекламу трактора, помехи, евангелическую проповедь, песенку Джонни Абилена:

…подержанные автомобили, платные политические объявления, сводки погоды…

— Погоди! — не стерпел Иззи. — Настройся-ка на «Косарей». Любопытная песенка!