Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

Ты меня победил, победил, вырвал у меня победу, победил, победил, я лузер, луууууззззерррр…

Chíngate, подумал я, пошел в жопу, я тебя отпялил. Я попытался отступить от края, но мое тело снова крепко держало меня. Снизу раздался всеобщий вдох. Что они подумали? Мы непонятным образом подались вперед, не упав, и я увидел замершую толпу, которая волной накатывалась на ступеньки-ножи, ждущие меня, и когда мой взгляд остановился на кремневом зубце третьей от вершины ступеньки (той, что должна была впиться мне в лицо), время, казалось, и в самом деле замерло.

«Я почти мертв» — мелькнула мысль. В моем мозгу запечатлелся последний кадр этого мира. Сейчас он медленно погаснет. На’на. Мамочка. Пожалуйста. Странные вещи происходили в нижнем поле моего зрения. Что-то вроде плетеного пляжного мяча проплыло слева от меня и запрыгало по ступеням. На четвертом прыжке предмет раскололся, и из него выскочило нечто радужно-зеленое. Перья? Нет, они двигаются слишком быстро. Цветная тень метнулась мимо нас. Колибри. Кхе.

Нет, это не субъективное ощущение. Мы не падаем. На самом деле наше тело подвешено, точнее, кто-то держит нас сзади. Громадный сосуд из необожженной глины (не меньше, чем кувшины для оливкового масла размером с человека — пифосы? — в Кносском дворце), нависавший над моей головой, медленно опустился на седьмую ступеньку и разбился, образовав черно-желтое облако размером с дом. Оно росло, обволакивая нас. Пчелы. Что-то еще падало вокруг — орхидеи, бархатцы, осколки нефрита. Жесткие белые маисовые лепешки поскакали по ступеням. Но теперь мы повернулись и стояли спиной к солнцу, лицом к двери святилища, черной миножьей пасти на громадной морде кошки-жабы, увенчанной растительным нимбом. Не дай мне упасть спиной вперед, это было бы слишком неблагородно. Это я подумал? Или Чакал?

Еще я понял, что мы не дышим.

Мы умираем, мы разрываемся.

Вот это точно Чакал. Эй, извини, что надул твой большой…

Нуль. Нуль. Хррр. Клаустрофопаникафобиястрах. Не задуши нас, пожалуйста, сделай вдох, набери в грудь воздуха. Ты. Должен. Вдохнуть. Вдохнуть.

Хрр.

Гигантское существо возвышалось над дверью. Его руки крепко держали меня с двух сторон. Поначалу то, что назвали бы чисто ассоциативной или интуитивной, короче, бог его знает какой частью моего сознания, восприняло его как птицу. И не просто птицу, а фороракоса — восьмифутовую хищную тварь миоценового периода с когтями длиной по девять дюймов и пятнистым гребнем размером с годовалого поросенка. Но Чакал (а он к этому времени уже стал частью меня) знал, что перед нами стоит знатный человек в полном церемониальном головном уборе. Хотя головной убор — не очень точное определение. Сооружение это представляет собой непомерно высокий протез, растительно-механическую синтетическо-кубистическую конструкцию, выстроенную задолго до существования этого термина. Одно из длинных перьев гребня щекотало мой лоб, и я увидел, что оно искусно составлено из сотен красных перьев попугая, воткнутых в бамбуковый стебель. Великан вытянул коготь и взял меня за подбородок. Под его клювом из папье-маше на костной основе, в глубине птичьей глотки, я увидел того, кого чудище успело проглотить. Крошечная, отливающая красным головка, голая, как черепаший панцирь, и сморщенная, словно коралл мозговик, поедала меня блекло-оранжевыми хищными глазками. Я понимал, что Чакал лично знает его, более того, близок к нему и преклоняется перед ним. И я догадался: это красный бакаб, [523] Бакаб — держатель неба в пантеоне майя. ( Прим. ред .) бакаб востока, 2 Драгоценный Череп.

«Убей меня, — молча взывал Чакал. — Поглоти меня. Я погубил нас, я погубил себя, отрекись от меня».

Стыдно. Черт побери. Я-то при чем? Но мы с Чакалом делили эмоции так же, как сиамские близнецы делят между собой систему кровообращения, и я краснел вместе с ним и тонул в трясине всеобъемлющего позора. Это чувство было мне знакомо прежде, но я никогда его не испытывал, с тех пор как… я даже не помню, с каких пор. Наверное, последний раз в детстве, в ту пору, когда у каждого случались промахи. Например, ты проигрывал матч в кикбол, и ребята, болевшие за тебя, начинали кидаться большими красными лохмотьями кедровой коры. [524] Кедровая кора широко использовалась индейцами, в частности для изготовления одежды. Все вокруг смеялись над тобой, а тебе отчаянно хотелось провалиться сквозь землю, ты одновременно испытывал ненависть к издевателям и страх, что они оттолкнут тебя, и эти чувства нисколько не противоречили друг другу… Но у Чакала даже не оставалось надежды на передышку, как у тебя, — ведь ты мог убежать с поля, бросить игру, пойти домой к родителям, пожаловаться школьной медсестре, которая относилась к тебе с большим сочувствием… А потом ты вырастал, и горечь поражения забывалась. Тогда как для Чакала был только один выход, а я только что наглухо перекрыл его. Я вперился взглядом в руку 2 Драгоценного Черепа — нефритовые щитки вокруг запястья, на обнаженном предплечье корочка киновари, распадающаяся на чешуйки на рыхлой коже, торчащий из них одинокий пучок черных волос, словно апорокактус в пустыне Мохаве. Я хочу сказать, что эпифитные [525] Эпифиты — растения, живущие на поверхности других растительных организмов, но не питающиеся их соками, а пользующиеся ими только как точкой опоры. кактусы обычно растут… Оба-на. Сейчас вырубимся. К этому моменту мы сдерживали дыхание уже около минуты, и у меня перед глазами поплыл серый туман, как однажды, когда я маленьким порезался и чуть не истек кровью. Хищный голос, который я приписал 2 Драгоценному Черепу, пронзил углекислотный гул в нашем черепе, и мне послышалось слово лук’кинтик — «осквернение». По тону великодома мне показалось, что он оправдывается. Мольба? Горячие пальцы протиснулись мне в рот. Я потерял чувство ориентации в пространстве и начал падать в мягкую красную темноту. «Неужели я наконец лечу вниз?» — спрашивал я себя. Пожалуйста, дай мне упасть, не удерживай меня, дай мне свалиться, я хочу этого, я хочу этого.

Я ничего не видел и не чувствовал, но каким-то чутьем определил, что короб слишком короток, чтобы я мог вытянуться, и чересчур низок, чтобы я сумел присесть. Что меня вполне устраивало. Ужас настолько меня обуял, что я съежился калачиком.

Зудит. Зудит в глазах. Почесаться бы.

Не получается. Руки связаны.

Пить хочется.

Я попытался проглотить слюну, но не мог закрыть рот. Наконец мне все же удалось это, но слюны во рту не оказалось, отчего мне стало только хуже. Тьфу. Черт.