Любовь Лукина - КОГДА ОТСТУПАЮТ АНГЕЛЫ

Я запихнул пистолет в сумку, и мы с Гришей пошли к двери.

– Михаил Алексеевич!

Я обернулся – резко, с надеждой. Верни он меня, посади опять в это кресло, спроси, прищурясь: «А если честно, Михаил Алексеевич? Что все-таки произошло у вас с этой штуковиной?» – клянусь, рассказал бы!..

– Вы у меня на столе спички забыли, Михаил Алексеевич…

Как это все называется? А очень просто. Струсил Минька Бударин! Никогда ничего не боялся, а вот сумасшедшим прослыть – духу не хватило.

Выйдя из здания, мы пересекли трамвайную линию и углубились в парк. Шли молча. В левой руке у меня была сумка, в правой – спичечный коробок. Потом я швырнул все это на первую подвернувшуюся скамейку и сгреб Гришу за отвороты куртки.

– Твоя работа?

– Ты что, Минька? Ты о чем?

– О пистолете, – процедил я. – Какой там внутри детали не хватает?

– Да я же к нему не прикасался! – закричал Гриша, и я, подумав, отпустил его. Ведь в самом деле не прикасался…

– Ладно, извини, – буркнул я. – Давай тогда перекурим, что ли…

Мы присели на скамейку. Поодаль галдели пацаны и серебрилась беседка, сделанная в виде богатырского шлема.

– Ты не расстраивайся, – сказал Гриша, глядя на меня чуть ли не с жалостью. – В каком-то смысле там действительно не хватало одной детали. Самой главной.

Я не донес сигарету до рта.

– А что за деталь?

– Коллектор, – сказал Гриша. – Не хватало камеры коллектора. Пистолет

– он как антенна, понимаешь? Ну вот представь: человек не имеет понятия о радио, а в руки ему попала антенна от твоего транзистора. Что он о ней подумает? Игрушка. Раздвижная металлическая трубочка…

– Погоди-ка! – Я наконец сообразил. – Так это, выходит, у них на корабле авария?

На какое-то мгновение мне показалось, что все еще поправимо. Я почти видел этот застрявший где-нибудь возле отвала в щебкарьере корабль.

– Все гораздо проще, – вздохнул Гриша. – Они улетели. И пистолет этот, как ты его называешь, теперь в самом деле не больше чем игрушка.

– Улетели? – встрепенулся я. – Совсем?

Гриша молчал. В том конце парка, утопленное на треть в серебристо-зеленую листву тополей, ожило «чертово колесо». Ярко-желтая кабинка всплыла над кронами и, очертив неторопливый полукруг, снова ушла из виду.

– Гриш… А это устройство, которое ты ликвидировал… От него хоть что-нибудь осталось?

– Нет, Минька, – виновато сказал он. – Ничего…

Вот так. Ни доказательств, ни свидетелей…

– А ну-ка покажи, как ты там чего нажимал! В механизме этом… ликвидации…

Гриша нацарапал прутиком на асфальте квадрат и разделил его на четыре части. Четыре квадратные кнопки впритык друг к другу. Левую верхнюю – раз, правую нижнюю – два раза, правую верхнюю и левую нижнюю – одновременно, и еще раз – левую верхнюю. Система…

– А откуда узнал, как нажимать надо?

– Там было указано…

– Гриша! – с угрозой проговорил я. – Ох, Гриша!..

– Что? – испуганно отозвался он.

– Я же их видел вчера, Гриша! Я с ними дрался вчера, понимаешь? И дурачками ты мне их тут не изображай! Ангелы небесные – техника у них без охраны… Ты себя вспомни – каким ты был, когда от ангелов этих сбежал! Сам после смены с ног валится, а морда – счастливая!..

Невесело усмехаясь, Гриша смотрел куда-то поверх деревьев.

– Физическая усталость… – выговорил он чуть ли не с нежностью. – Это еще не самое страшное, Минька. Здесь хотя бы никто у тебя не спрашивает, о чем ты думаешь в данный момент…

– А там?

– А там спрашивают, – тихо ответил он, и опять неизвестно откуда взявшийся знобящий сквознячок заставил меня поежиться.

Поначалу я даже не мог понять, о чем он говорит. Грише то и дело не хватало наших слов, и он либо заменял их своими, либо переводил так, что запутывал все окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. Мерещились, например, какие-то огромные соты типа осиных, и в каждой – по Грише Прахову. Потом в соты эти ни с того ни с сего вдвинулся вдруг самый обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким-то человеком и почему-то тайно…

Потом вроде бы мало-помалу кое-что начало проясняться. Насчет закона, правда, который Гришка нарушал, я так ничего и не понял. И не пойму, наверное. А вот насчет наказания… Страшноватая штука, честно говоря: что-то вроде бойкота. Ни тюрем, ни лагерей – ничего… Просто разговаривать с тобой никто не станет. Вернее, как… На служебные темы – пожалуйста, сколько угодно. А начнешь с кем-нибудь, ну, скажем, о погоде – он идет и тут же тебя закладывает…

– Погоди… А… с матерью, например?

Гриша вздохнул.

– Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…

– Что… серьезно?..

Гриша не ответил.

– Да, – сказал я. – Житуха… Ну ладно, давай дальше…

Дальше – проще. Несмотря на все запреты, нашелся человек, с которым Гришка мог болтать о чем угодно. Она…

– Стоп! – снова перебил я. – Кто «она»?

– Человек…

– О ч-черт!.. – только и смог выговорить я. – Так это, значит, она, а не он?

Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном – все черные, а эта рыжая… Рыжая?

– Гриша, – позвал я. – А что, Люська сильно на нее похожа?

– Нет, – помолчав, отозвался он. – Но сначала показалось, что сильно…

О знакомстве своем Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви все наружу – быть бы и ей в особо опасных… Да тут еще вот какая штука: в любое время – хоть посреди ночи – пиликнул сигнальчик – и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чем. О Рыжей Гришка, понятно, молчал – врал как мог, выкручивался по-всякому. А выкручиваться становилось все труднее и труднее…

Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шел дальше.

А Гриша все говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.

– А потом я узнал… – уже совсем умирая, закончил он, – что она ко мне…

– Равнодушна? – спросил я.

– Приставлена, – сказал Гриша.

Я медленно повернулся к нему.

– Стучала, что ли? – изумленно вырвалось у меня.

И не просто стучала. Оказывается, это их обычный ангельский прием. Особо опасные, в какой их оборот ни бери, обязательно что-нибудь да скрывают. Исповедуются, но не до конца. И вот чтобы не упускать их из-под контроля да и чтобы окружающих от них уберечь, приставляют к ним кого-нибудь вроде этой Рыжей. И некоторых таким образом даже перевоспитывают.

Последние слова Гриша договаривал с трудом. Кто-кто, а уж я-то его мог понять.