Журнал «Если» - «Если», 2000 № 09

Обстоятельно прописана глава о Едином Боге, посвященная созданию Сахаровым и Фогельсоном универсальной религии. Можно верить или не верить в Единого Бога, это дело совести каждого, однако нельзя не учитывать, что в последние годы по данным Земного Информатория данной религии придерживается около полутора миллиардов человек, поэтому гонения на Сахарова и Фогельсона во второй половине ХХI века нельзя не рассматривать как преступление против интересов человечества.

В целом, несмотря на досадные просчеты автора и некоторую предвзятость в изложении исторических событий, книгу «История нашего столетия» следует воспринимать не как летопись, последовательно и системно излагающую основные события ХХI века, а как попытку заглянуть в будущее, оценив уже пройденный человечеством путь.

Удивительно, но, взяв за основу неверные предпосылки, д-р Оберлендер делает правильный вывод. ХХI век показал нам, что выдвинутые социологические модели исчерпали себя и будущее принадлежит новым социальным построениям, главной ценностью и основным мерилом которых являются знания. Особенностью прошедшего столетия стала, прежде всего, усиливающаяся кооперация региональных государственных сообществ на основе единого планирования. Завершилось время колониального разделения и грабежа. Пришло время осознания каждой государственной единицей своего места в мире, стремящемся к объединению.

ВЕДУЩИЙ — Эдуард ГЕВОРКЯН

Эдуард Геворкян:Далия, ваше творчество весьма разносторонне — в активе не только фантастика, но и детективы, исторические романы. В этой связи не могу не задать вопрос: считаете ли вы себя вовлеченной в некую профессиональную гильдию фантастов или же не признаете какие-либо маркеры, помогающие издателям и в какой-то мере критикам классифицировать авторов в соответствии с читательскими предпочтениями?

Далия Трускиновская:То есть вставляю ли я себя в списки фантастической тусовки? Или вас интересует мое мнение о жанровых разграничениях? Ну так вот — литература не «Нортон Коммандер», где все по полочкам, как в немецком шкафу. На мой взгляд, нужно присутствовать в шкафу как в таковом, а если часть меня свесилась на другую полку, так беда невелика. Вот недавно посвятили меня в склоку между Владимиром Васильевым и Ником Перумовым с одной стороны и «Интерпрессконом» с другой. Васильев полагает, что «Интерпресскон» дает премию за «неправильную» фантастику. Он, Васильев, пишет «правильную», а лауреаты — «неправильную». И на этом основании оба писателя требуют не вносить себя в номинационные списки.

Андрей Николаев, один из основателей «Интерпресскона», публично ответил им примерно в таком стиле, в каком правильный дедушка объясняет внучку про то, как это делается у птичек.

Я полагаю, вопрос о самоидентификации разветвляется на два направления: причисляю ли я себя к фантастической литературе и причисляю ли себя к фантастической тусовке.

К тусовке — однозначно! Без нее на свете было бы очень одиноко. Но вот ведь в чем морока: детки, игравшие в одной песочнице, через двадцать лет становятся весьма разнообразными дядьками. Один идет в банкиры, другой становится бомжем. И смешно бомжу требовать, чтобы банкир все бросил и поселился на теплотрассе. Все мы начинали с рассказов и небольших повестей, непременно привязанных к космосу и хоть как-то — к науке. Вспомним «Малеевку» и «Дубултеевку». Совочки и формочки были у всех одинаковые. Но невозможно в пятьдесят лет делать то же самое, что в тридцать! Большинство разбрелись, куда глаза глядят. Комизм в том, что «Интерпресскон» объединяет нас по принципу «одна тусовка», а награждает по принципу «одна литература». Вот Васильев и негодует, что его не оценили по достоинству. Ну так и я там ни одного приза не получила! Но для меня-то как раз важна тусовка. Очевидно, то, чем я занимаюсь, не вписывается во вкусы жюри. Ну и что?

Я и впредь не собираюсь писать романы про крутых космических бойцов, пробивающих кулаком борт звездолета. Не буду я писать и про драконов. Это негуманно. Я как женщина против насилия, а изнасилованные драконы — это страшно. Так, о чем еще я не буду писать? О неведомой силе, переносящей земного героя на непонятную планету, где почему-то живут натуральные средневековые люди с мечами и в кольчугах. Я полагаю, что этот прием есть результат писательской лени. Вместо того, чтобы прочитать полдюжины книг по европейскому средневековью, наши коллеги начинают измышлять некие упрощенные декорации, в которых каждая планета является простеньким государством с зачаточной экономикой. Реальная история гораздо интереснее.

Я всю жизнь хотела быть именно историком. У меня нет морального права писать про космос. Ибо предел технической мысли для меня — мясорубка, и ту я не всегда правильно собираю. В своей первой повести «Запах янтаря» я позволила себе фантастическое допущение — герои бредят наяву, «вспоминая» себя в восемнадцатом веке. Но все остальное-то исторично! Возможно, дальнейший мой путь есть свидетельство моей неповоротливости. Вместо того, чтобы целенаправленно искать издателей, заинтересованных в исторической литературе, я повлеклась в хвосте у фантастики, поскольку тут меня хоть немного знали… Я написала два историко-фантастических романа — «Несусветный эскадрон» и «Окаянная сила». Оказалось, что они никому не нужны.

Я не знаю, в какой мере узкое деление на жанры и поджанры есть изобретение издателей. Может быть, им действительно было удобно поделить рынок именно так. Но есть вертикальное и горизонтальное деление. Вообразим себе столбцы космической фантастики, фольклорной фантастики, фэнтези и пр. и в каждом — своя верхушка. Вообразим также, что кто-то из принципа публикует все «верхушки», кто-то- все «серединки», кто-то — весь «низ», потому что можно меньше платить или по иным коммерческим соображениям. Разумно, не так ли?

Но в этой схеме не учитывается творческий рост. Человек из «верхушки» может настолько перерасти самого себя, что сделается ненужным своему обычному читателю. А следовательно, и издателю. Как же тогда быть?

Э.Г.:Согласен с вами, потеря своего читателя — процесс иногда весьма мучительный. Гораздо мучительнее, чем даже потеря издателя: в этом-то случае всегда можно утешиться тем, что сей доблестный генерал книжных карьеров не понимает, потери какого ценного бойца он не заметил. Но вот какой вопрос остается неясным — а был ли тот читатель, которого мы потеряли? Практически любой писатель адресует свое творчество конкретной аудитории. Скорее всего, он держит перед своим мысленным взором обобщенный образ своего читателя. И однажды наступает момент, когда столкнувшись лицом к лицу (или лоб в лоб, если угодно) с покупателем фантастики, автор ужаснется: и вот этому существу, которое алчет в книге лишь «прикола и стеба», он посвятил лучшие годы своей жизни?! Не один, наверное, писатель сломался при прямом контакте с читателем. Идеализация всепонимающего читателя, который тонко воспринимает смысл каждой твоей запятой, свойствен начинающим авторам. Но кто сказал, что советскому писателю не присущ затяжной инфантилизм? В этом смысле перспективы нециничных авторов весьма плачевны, а пути реально просчитывающих все пиаровские ходы холодных виртуозов компиляции, напротив, широки и накатанны. Так может, читатель «в своем праве» отдохнуть от зауми, может, он имеет право насладиться восхитительно предсказуемой тягомотиной очередного книжного сериала? Может, сбылось предсказание (или проклятие) Фрица Лейбера и наступают времена словопомола?