Stashe - Кукла. Прошлое, которого не было

Я часто стала вспоминать наше с Алисой детство. Когда мы были детьми, то жили в одном из самых бедных секторов, практически уже разрушенных, полудиких местах, где через сто метров от нашего дома проходила силовая линия — последняя черта обороны, оставленная милость. Ее держали в рабочем состоянии вовсе не ради нашей безопасности, как говорила мать, а для того, чтобы естественная флора и фауна планеты, агрессивная к колонистам не полезла дальше, в более благополучные районы. Мы жили там, как условные маячки, показатели относительной стабильности. Были сами по себе и выживали, как умели. Кормились от единственной большой теплицы, оставшейся с далеких хороших времен, торговали чем-то с соседним сектором, пытались найти там подходящую работу. Но, как и сейчас, между районами работала система пропусков, и попасть туда просто так было невозможно.

Мать с утра до вечера пахала в теплице и добровольно служила обходчицей. Каждый день проверяла определенный участок силового поля с двумя напарниками. Так все они, жители трущоб, старались обезопасить нас, своих немногочисленных малышей.

Но дети, они ведь везде дети, не так ли? Помню, как мы с Алисой сидели поздно вечером у окна и смотрели на разноцветные огоньки, пляшущие за той чертой, которая оставалась для нас невидимой. Лишь стена очень плотного воздуха. Мы планировали, как отправимся в джунгли, и будем там охотиться на эти прекрасные светящиеся создания, которые не могли оказаться ничем другим кроме фей, с бархатными, полупрозрачными, трепещущими крылышками. Все, что нам нужно, так это на минуточку отключить силовую границу и пробежать туда. А они, жители волшебной страны, позаботятся о нас, будут с нами играть и веселиться. Покажут чудесных зверей и обязательно подарят крылья. Тогда мы возьмем маму и улетим далеко-далеко, туда, где всем хорошо и очень красиво, никто не грустит и не выглядит суровым или озабоченным, не запрещает играть и не пугает жуткими монстрами.

Разве могли мы знать, чем грозят такие мысли? Чем может обернуться подобное баловство? Ведь мерцающие огни в ночном лесу не самые опасные из существ, которые скрываются в его чреве. Ядовитые растения, насекомые, хищные птицы, животные, даже рыбы. Мама предупреждала нас, что если случится беда и поле исчезнет, необходимо бежать как можно скорее и как можно дальше вглубь города, пытаться попасть в другие, более защищенные сектора.

Мы с Алисой внимательно ее слушали, заглядывая в большие печальные глаза. Наша мать куда хуже была приспособлена к жизни, чем мы сейчас. Она была слабой, мы стали сильными, ей приходилось жить в чудовищном месте, а мы пробились на самый верх. Но эта тяга к запретному, такому сладкому его вкусу, как и мерцание огней в безмолвной ночи, именно она вела нас за собой, как мотылей, всегда, прямо в огонь. Мы все еще готовы были ловить в лесах фей и драконов, даже через много лет.

Теперь, когда я думала о нашем детстве, мне в голову приходили мысли про те несколько дней, что напрочь исчезли из памяти. Дней, когда наш сектор перестал существовать. Как ни старались, ни я, ни Алиса, так никогда и не вспомнили эту неделю. Где мы были, как выжили?

Официальные источники тогда приписали разрушение силовой линии морокам. Ответственность за нападения хищников, гибель людей и последующую консервацию сектора также возложили на белоглазую чудь. Якобы именно эти существа ответственны за расширение зоны и происходящий там беспредел.

Гораздо позже, когда я работала у Марка, то уже из его источников узнала, поле никто не отключал. Оно просто вышло из строя, как и многое другое до него. Но то, что мы никому не были нужны, что никто так и не пришел на помощь, осталось со мной на всю жизнь. Однако мы с Алисой выжили. Уж не знаю, каким чудом. Таких немногих «счастливчиков» пропустили в ближайший сектор, поменявший название на «граничащий с зоной». Отныне, они стали последней чертой, а мой поселок очень скоро исчез, поглощенный джунглями. Именно в тот день, когда мы перешли первый из рубежей, отделяющих нас от сектора «Ф», нам исполнилось по семь лет и детство наше закончилось. Нас усыновили хорошие люди. Они старались быть достойными родителями и не их вина, что наши внутренние миры оказались слишком разными. Однажды, мы с Алисой просто ушли, чтобы никогда туда не возвращаться. Нам по-прежнему никто больше кроме друг друга не был нужен.

Воспоминания посещали меня, накатывали волной удушающего воздуха, проступали мельчайшими деталями. Предчувствие беды, что надвигалось неотвратимостью рока, преследовало изо дня в день, лишая привычной уверенности в собственных силах. Это было нечто такое, с чем я не могла справиться. Ощущение беспомощности.

Возможно поэтому, я и вышла на охоту в отвратительном, но что гораздо более опасно, рассеянном состоянии. Алиса с самого утра плохо себя чувствовала. Мы всегда были так близки, что даже вынужденное отдаление не могло сильно повлиять на нашу связь. Я знала, почему вижу кошмары, почему мне плохо или тоскливо. Я представляла, что в такие минуты чувствует моя сестра, и про себя ужасалась.

Быть может, все это повлияло на мою осторожность и на мою бдительность, обычную, вошедшую в кровь и плоть. Я зашла очень далеко. Шла уже практически по диким местам, где уже не угадывалось недавнее присутствие человека. Мы заметили друг друга практически одновременно и замерли, настороженно, с опаской изучая взглядом противника. Оно было невысокого роста, стояло всего в двух, может трех метрах от меня. Длинные белые волосы, серебряные, словно жидкое серебро радужки с пронзительной черной точкой зрачка. Голое, без признаков пола, ни сосков, ни половых органов, лишь пупок свидетельствовал о неком общем наследии. Однако в белом мраморе его стройного тела чувствовалась удивительная сила и пластичность, грациозная красота похожего, но лишь похожего, на человека создания.

Так, впервые в жизни, я увидела морока.

Мы молча смотрели друг на друга, не шевелясь, чтобы не спровоцировать трагической случайности. Не знаю, отчего вдруг меня охватила растерянность и какое-то смущение, но это был не страх и ни желание защищаться. Как ни странно, от морока не исходило угрозы. А мне, с той интуицией и чувством на опасность, которое не раз спасло жизнь, такое развитие событий казалось невозможным.

Морок, собирательный образ чудища, лишенного сострадания и человечности, коварного и искусного в обмане, вызывал один лишь неясный туман узнавания. Пугающий образ, который грозил приоткрыться не имеющими ничего общего со сказками о лесных монстрах фактами, абсолютно точно связанными лично со мной.

— Ты изменилась. — Заговорил морок. Я вздрогнула, и глаза наши встретились. Меня поразили не сияющие серебром радужки глаз, а та искра узнавания, что была в них.