Андреас Эшбах - Экспоненциальный дрейф

— А разве он не был застрахован?

— Ну да, конечно. Безумно дорогая частная страховка, но они его быстро объявили неизлечимо больным и стали оплачивать лишь уход за ним. А это гроши! — В голосе Эвелин чувствовалась дрожь, что-то между порывом гнева и отчаянием. — Ты знаешь, я ведь не всегда жила в дешевой трехкомнатной квартире в доме у шоссе и работала в парфюмерном магазине. Бернхард неплохо зарабатывал. Он был компьютерным специалистом и ездил по всему миру — в Саудовскую Аравию, Японию, США. Первым делом я продала его «Мерседес». Машины быстро падают в цене. Этих денег как раз хватило, пока я искала покупателя на наши апартаменты в Аликанте. Я всегда надеялась, что хоть дом останется. — Она выдохнула, и дрожь в ее голосе перестала быть заметной. — Потом я была вынуждена продать большую часть мебели: на шестидесяти шести квадратных метрах ведь все не уместишь. — Чтобы не разрыдаться, она прикрыла рот кулаком. — И вот сейчас, когда кончились последние деньги, он вдруг приходит в себя!

Некоторое время царила тишина. Было слышно, как работает двигатель. Вольфганг с тревогой посмотрел на Эвелин.

— Мне приходить сегодня вечером? — спросил он. — Или все?

Она опустила взгляд на свои руки и внимательно посмотрела на тонкое кольцо с бриллиантом, которое ей подарил Бернхард, когда у них родилась Тереза. Сегодня она надела его впервые с тех пор, как распрощалась с их домом. Тогда же она в последний раз приходила в больницу. Эвелин оплачивала все счета — эти умопомрачительные суммы — и, несмотря на угрызения совести, надеялась, что ее муж умрет до того, как кончатся все деньги.

— Я сейчас зайду туда, — произнесла она с нехорошим предчувствием, — и скажу ему, что подаю на развод.

Она стояла перед дорожкой, выложенной серой плиткой, по которой ходила так долго и на которой так давно уже не была. Все выглядело по-старому. Как и тогда, печальное здание клиники выделялось на фоне окружающих его особняков, потонувших в деревьях и кустах, и Эвелин Абель казалось, что долгие годы ее самостоятельной жизни были всего лишь сном.

Она сделала первый шаг, потом еще один и еще один, пока не дошла до главного входа. Раздвижная дверь открылась с характерным стоном, который Эвелин могла распознать среди всех других звуков этого мира. На мгновение уличный аромат цветов смешался с запахом больницы и зловонием дезинфицирующих средств и испарений человеческих тел, и она почувствовала, что возвращается назад. В то время, когда ее жизнь была в беспорядке, но полна надежды.

«Сегодня как раз все наоборот», — призналась она себе с чувством острой боли.

Она смогла бы пройти тут и с завязанными глазами. Мимо приемной, через застекленный коридор в низкий флигель, который, несмотря на желтые стены, был похож на тюрьму. Отделение «С1». Здесь было так же тихо, как и тогда, когда она приходила, чтобы поговорить с Бернхардом, дотронуться до него, проделать с ним странные манипуляции под руководством санитаров. Она накладывала шины ему на ноги и с помощью персонала поднимала его, или осторожно, пальцем, открывала ему рот и дотрагивалась до десен, языка и внутренних сторон щек. Тогда Эвелин не призналась в этом даже себе, но ей казалось, что она возится с трупом. Забота о бездушном теле. Это постоянно преследовало ее в снах, но она считала: рассказать кому-нибудь о том, что ее мучит, — предательство.

Заведующим отделением по-прежнему был доктор Ребер. Мужчина, производивший впечатление очень сдержанного человека. Он поздоровался с Эвелин за руку и не сделал ни одного намека на ее долгое отсутствие. Она опять подумала, что он больше похож на монаха, чем на врача, а его белый халат — на одеяние членов какого-нибудь странного ордена.

— Произошло чудо, — сказал он.

Эвелин кивнула.

— Я могу увидеть его? Он… реагирует на речь?

Доктор Ребер колебался.

— Я вам объяснял по телефону, что если к кому-нибудь возвращается сознание после столь длительного перерыва, то не стоит ожидать, что он сразу — как бы это сказать — умственно… — Врач попытался отделаться неопределенным движением руки. — Ваш муж переживает трудности в определении себя. Но я думаю, что со временем все образуется.

Она опять почувствовала ту боль, с которой вышла из машины.

— Можно сейчас с ним увидеться?

— Конечно. Я просто хотел предупредить вас.

— Он все еще в шестьдесят второй палате?

— Пойдемте. — Ребер прошел вперед и открыл ей дверь.

В самом начале, когда Эвелин еще не потеряла надежду, она часто представляла, как Бернхард придет в сознание и они встретятся. И вот это случилось на самом деле, и Эвелин была потрясена. Он сидел на кровати — точно такой, каким остался в ее памяти, и все же совсем другой, совершенно чужой.

— Бернхард, — позвала она.

Он посмотрел на нее и, казалось, пытался вспомнить, кто она такая. Может быть, и вправду вспоминал. Но потом все же сказал:

— Эвелин. Ты Эвелин. — Это прозвучало отстраненно, как название далекого созвездия, но, когда он произнес ее имя, ей показалось, что сердце у нее выскочит наружу.

— Да, — подтвердила она. — Меня зовут Эвелин. — Она присела на край кровати и невольно отвернулась, увидев на соседней койке юношу с пустым взглядом.

— А где Тереза? — спросил Бернхард. — Ведь у нас есть дочь, и ее зовут Тереза, не правда ли?

— Да. У нее все хорошо. Она сейчас в школе. Ты знаешь, Тереза уже ходит в школу. — Эвелин радовалась как дура из-за того, что он вспомнил их дочь.

Бернхард смотрел на нее. Его взгляд был чужим и растерянным, но это были все те же глаза, в которых она когда-то видела свое отражение. В то время, которое, наверно, уже никогда не вернется, хотя…

— Я помню, как она родилась! — Его голос казался удивленным. — И я помню, как… мы зачали ее. — Его глаза сияли. — А мы довольно часто занимались этим, да?

Эвелин засмущалась и тут же вспомнила жаркую ночь, наполненную пением цикад, ночь, когда капельки пота не высыхали на ее теле, и как его руки… Она схватила руки мужа и почувствовала, что в них течет жизнь.

— Очень часто, — прошептала она.

— Как странно думать об этом, — сказал Бернхард, словно признавая, что совершил неблаговидный поступок.

«Я получила его обратно», — вот все, о чем Эвелин могла думать. Она наклонилась и обняла мужа. И почувствовала знакомое тело, которое лишь пахло чужим мылом.

— Я должен открыть тебе одну тайну, — с неожиданной настойчивостью прошептал ей на ухо Бернхард.

— Расскажешь дома, — шепнула Эвелин в ответ.

Когда он спал, все было хорошо. И какое-то время после пробуждения — тоже. Но потом он осматривался, и им овладевало чувство ужасного одиночества. Как будто он заброшен в тело другого человека. Как будто он перенял чужие воспоминания и забыл свои собственные. Чужим для него было все. Чужим настолько, что казалось — он попал сюда с другой планеты.