Тим Скоренко - Законы прикладной эвтаназии

– Неизвестно. Может, очень качественный искусственный.

– Ты портишь мне всё впечатление от поездки.

– Я реалист.

– Фи, сейчас встану и уйду.

Эти милые заигрывания, эти разговоры не всерьёз маскируют то, для чего не нужны слова. Об этом говорят взгляды. Он смотрит на неё как смотрели на мир Морис Эрцог и Луи Лашеналь с вершины Аннапурны Первой. Она смотрит на него так, как могла бы смотреть на альпинистов Аннапурна будь у неё глаза и разум.

У гор есть глаза, не правда ли? Вокруг этих глаз – чёрные круги ущелий.

– Расскажи, о чём ты думаешь сейчас, – просит она.

– О тебе.

– Нет, ты не можешь думать обо мне. Я – здесь, я – возле тебя. Значит, думать ты должен не просто обо мне, а о чём-то, чего ты не можешь легко увидеть.

– Это звучит как намёк, – смеётся он.

Она тоже смеётся.

– Нет, – говорит он. – Я думаю о том, как бы я нарисовал тебя, если бы умел рисовать.

– И как?

– Вот такой и нарисовал бы. У окна, чтобы свет падал на тебя справа.

– Ты не умеешь рисовать, конечно.

– Конечно.

– Значит, тебе придётся терпеть, что меня рисуют другие.

– А тебя рисуют другие?

– Конечно.

– И ню?

Она хитро улыбается.

– А вот это останется моей тайной.

– Ха! Значит, ты просто это придумала.

– Ты хочешь вызвать меня на доказательство. Но у тебя не получится.

Отрицать бесполезно.

Взгляд Майи неожиданно становится серьёзным.

– К слову, Вася, завтра у тебя экзамен. У Марка.

– По поводу приёма в штат?

– Неважно. Но я хочу, чтобы ты этот экзамен сдал.

Она внимательно смотрит на него исподлобья, её голубые глаза блестят. Гречкина пробирает приятная дрожь: она хочет, чтобы он сдал. Она хочет этого.

Кому он нужнеё – Майе или лаборатории?

– Ты хочешь мне что-то подсказать?

– Нет. Но помни, что я хочу, чтобы ты прошёл.

И в этот момент в её глазах он видит то, чего не видел ранее, – любовь.

Нет, этим вечером они не вместе. И ночью – тоже. Потому что впереди экзамен. Нет, он не может на них повлиять. Будет Гречкин работать с анабиозниками или нет – неважно. Майя его любит, и на пути у этой любви нет никаких препон. Но экзамен – как невидимое стекло, о которое бьётся птица. Как грань, через которую нужно перебраться.

Он провожает Майю до самого дома. До уютной квартиры около бывшей станции метро «Алексеевская». Наземные павильоны станций оставили как памятники архитектуры. Под землёй теперь – дома, магазины, стоянки. В принципе, мало кто задумывается о том, что такое метро.

Он не целует её на прощанье, просто проводит рукой по её талии, приобнимает и исчезает за углом. Она не оглядывается, не смотрит ему вслед.

От того, что Майя рассказала о таинственном экзамене, стало только хуже. Она не приоткрыла завесу тайны, но сообщила ему, что тайна существует.

Гречкин не спит всю ночь напролёт, и это плохо. Может, она того и хотела?

Он засыпает лишь под утро. Встроенный будильник мягко пробуждает его, и в половине десятого Гречкин уже едет на орбитальном лифте в Верхнюю Москву. Он берёт такси и быстро добирается до Новой Пречистенки.

Но войти в лабораторию у Гречкина не хватает мужества. Нужно подумать. О чём – сложно сказать. Просто подумать.

Там, за дверью, Игорь, который уже получил сигнал о присутствии Гречкина. Вполне вероятно, больше в лаборатории никого нет. Но если Марк на месте, нехорошо опаздывать. Научно-исследовательские заведения обычно работают с десяти часов.

В Японии испокон веков существует негласный закон: подчинённый должен приходить на работу раньше начальника и уходить позже начальника. Поэтому в заведениях, где начальник чрезмерно трудолюбив, сотрудники страдают более всего. «Мы не в Японии», – говорит себе Гречкин и входит.

– А-а, – приветствует его Игорь. – Марк тебя уже ждёт.

Гречкин ругается про себя. Нужно было приехать раньше.

– Спасибо.

Он проходит в лабораторию. Тишина. Вчера в такой же тишине прятался Джонни, но сегодня стул у дальней стены пустует. Гречкин минует одно помещение, второе, и подходит к двери, надпись на которой гласит «Др. Певзнер, начальник лаборатории». Дверь отъезжает, пропуская Гречкина. Это знак, что его ждут. Если бы дверь не открылась автоматически, пришлось бы звонить.

– Привет, – Марк поднимает голову от пластикового чертежа.

Уже не первый раз Гречкин удивляется: зачем в действующей лаборатории архивные материалы?

– Привет.

– Садись, чего стоишь. Не экзамен, не бойся.

Гречкин садится.

Как это странно: не так давно он шутил вместе с этим человеком, общался с ним на равных в компании, разговаривал о разных вещах. А теперь Марк внезапно превратился в строгого шефа. И даже более того – в руку судьбы.

– Это правда не экзамен, Вася. Свой экзамен ты прошёл ещё когда болтался тут без дела и при этом иногда оказывался очень полезным человеком. И поверь – никого другого мы бы не приняли. Твой перевод в лабораторию анабиоза санкционирован Баклановым по моей личной просьбе.

– Стоп, – Гречкин удивлён. – А если бы не было никакой жены Санникова? Если бы не возникло необходимости уйти из лифтовой службы?

Гречкин полагает, что Марк в курсе всех приключений со скандалом в лифте.

– Возникла бы. С женой Санникова просто удачно получилось. Что-нибудь ещё бы подстроили.

– А почему нельзя было прямо предложить перейти к вам?

– Потому что даже в этой лаборатории есть всего одно место, где можно говорить о том, о чём у нас с тобой пойдёт речь. Это мой кабинет. Именно в этом кабинете ты подпишешь целый ряд документов о неразглашении под угрозой очень неприятных последствий.

Гречкин хмурится.

– А какое отношение имеет к этому Майя?

– Эти исследования санкционирует её отец. Кроме него, ни один чиновник не станет нас даже слушать. Косность в мозгах, неспособность взглянуть с другой стороны. Варшавский – очень смелый человек.

– Это я и по телевизору вижу.

– Я не могу судить с этической точки зрения его проекты, связанные с эвтаназией и экспериментами над людьми. Но я могу оценить то, что он делает для нас.

Гречкин молчит. В воздухе висит вопрос: чем же всё-таки на самом деле занимается команда Певзнера.

– Ладно, – говорит Марк. – Это всё частности. А сейчас немного о главном. В далёком две тысячи первом году профессор кафедры теоретической физики Роберт Маллетт попытался получить грант под один весьма занятный проект. Он построил некий кольцеобразный канал и запустил по нему два пучка лазерного излучения в двух разных направлениях. То есть, конечно, построить он ничего не мог, потому что ему не выделили на это средств, да и технологии того времени не позволяли осуществить проект Маллетта.

Гречкин молча слушает. Марк умолкает, затем продолжает: