Тим Скоренко - Законы прикладной эвтаназии

– Я буду, господин Эйткен.

– Спасибо, господин Варшавский. Я не сомневался в вас.

– Простите, господин Эйткен, могу я задать вопрос?

– Конечно, господин Варшавский.

– Могу ли я хотя бы примерно представлять себе тему предстоящей беседы, чтобы иметь возможность подготовиться к ней?

– К сожалению, нет, господин Варшавский. Господин Президент расскажет всё сам.

– Спасибо, господин Эйткен.

– Не за что, господин Варшавский. До свидания.

– До свидания, господин Эйткен.

Варшавского очень тяготит этот церемонный, искусственный стиль разговора. Ему не нравится через каждые два слова вставлять «господин Эйткен», но таковы нормы общения с тем, кто выше тебя.

Якобсен – единственный человек, чьё слово перевешивает слово Варшавского. Есть люди, чьё слово равно слову министра дел ближнего космоса, и таких людей довольно много. Но сильнее только Якобсен.

– Алексей, – говорит Варшавский, – всё-таки у вас будет и секретарская работа. Потому что завтра мы встречаемся с Президентом Якобсеном.

– Во сколько?

– В полдень. Ровно. Не позже и не раньше.

– Отправляемся из…

– …Нижней Москвы. В половине десятого. Я дам тебе адресный код. Это Бургхальден, Швейцария. А сейчас у меня ещё две встречи.

– Разрешите узнать, какие?

– Первая – с дочерью. Она сейчас должна быть в Нижней Москве. Вторая – с полицией в Верхней Москве. Я бы не хотел, чтобы вы были заметны во время первой.

– Хорошо, Анатолий Филиппович. Мне лететь с вами?

– Нет. Сейчас в Нижнюю Москву, на Мытищенскую площадку, оттуда – к дочери на Новоалексеевскую.

– Мы всё обеспечим, Анатолий Филиппович.

Варшавский чувствует, что на этого парня можно положиться, как ни на кого больше. Уж точно не на Перцова.

Завтра – решающий день. Завтра он узнает, как относится к его законопроектам Якобсен. От Президента можно вернуться или со щитом, или на щите.

Со щитом, говорит себе Варшавский. Только со щитом.

Он звонит Майе уже в полёте.

– Ты дома?

– Не совсем.

– Но в Нижней?

– Да.

– Я хочу к тебе заскочить, а то уже полторы недели не видно тебя, не слышно.

– Ну, ты ж знаешь, вся в работе и учёбе. Через полчаса вернусь домой.

– Я буду у тебя примерно через час.

– О’кей.

Пока флаер летит, Варшавский думает о том, что он может рассказать полиции, и приходит к выводу, что ничего. Вообще ничего. Его смерть выгодна огромному количеству влиятельных людей. Слишком много прямых врагов в разных лагерях, речи об их объединении быть не может.

Он переключается на мысли о дочери. Он знает, что у неё появился, наконец-то, более или менее постоянный молодой человек со смешной фамилией. Более того, она лично просила принять его в лабораторию времени, хотя до этого парень работал где-то в области обслуживания лифтов. Ну и ладно, это совсем небольшой каприз. Умов в лаборатории хватает, а руки лишними не бывают.

Варшавский гордится дочерью, которая в девятнадцать лет вошла в состав лаборатории, работающей в серьёзнейшем направлении. Честь открытия века, если таковое произойдёт, будет принадлежать в том числе и ей. Впрочем, насколько знает Варшавский, в мире есть ещё ряд лабораторий времени – не менее секретных и не менее серьёзных.

И она умна. Умна настолько, что может войти в большую политику, стать его преемницей. Варшавский уверен в этом на все сто. Другой вопрос, что Майю не слишком интересуют политические дрязги. Но это поправимо.

Флаер приземляется, по соседству опускаются флаеры сопровождения. Автомобиль уже ждёт Варшавского. В салоне он один, никто из охранников не присоединяется.

Дорога до апартаментов Майи занимает около пяти минут.

Квартира Майи около бывшей «Алексеевской» невелика. Три комнаты. Для дочери министра дел ближнего космоса – практически ничего. Варшавский предлагал ей более престижный район, большую площадь, но Майя отказалась. Уют, сказала она. Самое важное – уют. Поэтому в её гостиной есть камин. Настоящий, с огнём, дровами и брызгами искр на ковёр. Правда, искры – имитация, но от настоящих не отличишь.

Дверь разблокирована для него. Он входит.

– С тобой всё нормально? – говорит она с порога. – В тебя стреляли!

Майя взволнованная, но весёлая и солнечная.

– Всё в порядке, не попали. А вот Максиму не повезло.

Он чмокает дочь в щёку.

– Попали?

– Убили.

– Ужас. Уже понятно, кто?

– Нет, сегодня еду общаться с полицией.

Майя резко меняет тему.

– Есть будешь?

– Буду, почему бы и нет.

Есть женщины, которые любят готовить. Майя не из таких, она всецело доверяет электронной кухне. Его вкусы – овощной салат, свинина, зелёный лук – Майе хорошо известны.

Варшавский проходит в кухню. Большое помещение, ворсистый пол, диваны, принимающие форму тела, барная стойка.

– Как дела? – Он усаживается на диван.

– Да как обычно. Ты каждый раз задаёшь одни и те же вопросы. Лучше расскажи про покушение.

– Ты же одинаково отвечаешь на мои одинаковые вопросы. А о покушении пока нечего рассказать. Автоматический пулемёт, датчики. Вышел из машины на площади Лифтов, и тут…

– В тебя попали?

– Немного.

– Больно?

– Нет, конечно. Заживёт за пару дней.

– А Максим?..

– В голову. Такое уже не вылечишь.

– Ужас.

Ты слишком беззаботна, моя девочка. Слишком легко ко всему относишься.

– Давай не будем об этом, – просит Варшавский. – Если что выяснится, я тебе расскажу. Всё в порядке, я жив и не пострадал, если не считать одной царапины. Это обычное дело.

– Обычное дело – покушение на тебя?

– Считай что так. Политика.

– Политика… Смотрела твою пресс-конференцию, – говорит Майя.

– И как?

– Внушает. Даже сама поверила.

– А раньше не верила?

– Раньше как-то безразлично было. Нужно для науки – значит, нужно для науки.

Варшавский поднимает на Майю глаза.

– Майя, а что ты думаешь об этом сама?

Вот такой ты, Варшавский. Ты даже дочь переводишь на разговор о политике. Тебя на самом деле не интересует ничего, кроме твоей идеи. Ты весь в этой идее, у тебя ничего больше нет, и ты ни в чём больше не нуждаешься.

– Па, я правда ничего об этом не думаю. Я – историк. И потому работаю в области перемещений во времени. Ты сам это инициировал. Мне интересна музыка середины двадцатого века, металл и романы Милорада Павича. Как я могу сказать тебе что-то о том, что меня совершенно не интересует?

Варшавский хочет сказать, что отсутствие гражданской позиции – это не очень хорошо, но сдерживается. Его самого тошнит от того, каким он стал на министерском посту.

– Ладно, я не хотел тебя обидеть.

Еда появляется на столе.

– Да я не обиделась. Просто у нас разные взгляды на жизнь, и это не потому что ты на тридцать лет меня старше.