Питер Бигль - «Если», 1996 № 07

— Это личные покои ее высочества принцессы Замарии. Сама она прийти не может, потому что сейчас во дворце идет церемония, но внутри имеются все принадлежности, которые тебе потребуются, чтобы помочь Заморазамарии в час испытаний.

Собственная принадлежность Кондома уже приподнимала краешек его килта. Он запихал ее на место и вошел в будуар принцессы Замарии.

Мерцающие светильники освещали палату необыкновенной красоты. Стены сплошь покрывали гобелены с изображениями мужчин, женщин и разнообразнейших животных, занимающихся любовью в самых фантастических сочетаниях. В центре покоев стояла огромная круглая кровать, заваленная подушками, шелками и мехами. Троянец, не мешкая, тут же на нее плюхнулся.

— Вот это житуха, клянусь Крамбом! [10] Crumb — хлебная крошка. — Он вперил в служанку Замарии похотливый взгляд. — А теперь, моя маленькая устрица, что я могу сделать для… ради тебя?

— О Кондом, ты должен стать щитом и защитником моей госпожи! — воскликнула девушка. — Только ты можешь спасти Заморазамарию от полного уничтожения. Злобный некромант Слот-Амок… («Изверг, а не некромант!» — фыркнул колдун, наблюдавший за всем посредством магического котла)…захватил жениха принцессы Элагабалуса и теперь требует ее руки у царя Филибустроса. Сотворив при помощи черной магии огромное количество золота, он подкупил им всех, кто мог бы отправиться на спасение Элагабалуса… («Какие же идиоты эти смертные!» — подумал Слот-Амок. — «Делать золото совсем просто, надо лишь бросить в кипящую воду пару бульонных кубиков».) [11] Тут обыгрываются близкие по звучанию слова: английское bullion (металлический слиток) и французское bouillon (бульон). — Кондом, ты должен вырвать жениха принцессы из жутких клешней Слот-Амока. И тогда любая награда, какую только сможет предложить наше царство, станет твоей!

— Так что мне делать-то? — выдохнул варвар, в голове которого все еще теснились сладострастные видения. Девушка, казалось, не замечала его пылающего от похоти взгляда.

— Если Элагабалус освободится из Башни Летучей Мыши, они с принцессой Замарией смогут пожениться и спасти царство от зловещей власти колдуна. Знамения указали на тебя. Ты единственный, кому по силам спасти принца. Если захочешь.

— Хочу! Хочу!

— Воистину, лишь дурак или герой способен без колебаний согласиться на столь трудный подвиг, — произнесла девушка, истолковав сомнение в его пользу. — В башню колдуна легко войти, но выйти из нее почти невозможно.

Мы знаем о ней лишь то, что успели пробормотать перед смертью смельчаки, сумевшие пробиться через первую линию защиты, но все же нам ведомо, что на самой верхушке башни таится неуязвимый и непобедимый Скукородный Зверь. Чтобы спасти Элагабалуса, зверя необходимо убить. Так поможешь ли ты Заморазамарии в ее тяжкий час, о Кондом? Если да, то помощь нужна немедленно, потому что если Элагабалуса не освободить, царь Филибустрос завтра отдаст руку моей хозяйки Слот-Амоку.

Рука принцессы мало интересовала Кондома, но если она похожа на свою служанку, то у него найдется чем прочистить ее дымоход. Но, как ни крути, до принца ему не добраться, не преодолев чертовых опасностей. Он надолго задумался; мысли его ползли вперед со скоростью улитки, что всегда отличало варваров.

— Я согласен! — сказал он наконец.

Губы служанки впервые за все время сложились в улыбку. Она наклонилась, поморщилась и страстно его поцеловала.

— О, великодушный Кондом! — воскликнула девушка, быстро отпрыгнув, пока варвар не свалил ее на кровать. — Когда наступает час спасать царство, нельзя терять ни минуты. Слушай внимательно. Я дам тебе волшебное средство, которое поможет тебе…

Час спустя Кондом сидел на корточках перед входом в цитадель Слот-Амока и морщил лоб, пытаясь вспомнить, для чего предназначалось волшебное средство.

Плюнув с досады, он поднялся по зловещим Тринадцати Ступеням (сделанным из костей и черепов девственниц старше семидесяти трех лет, и это, о принц, целая история), и оказался, наконец, перед дверью в Башню Летучей Мыши. Тщетно поискав дверной молоток (все это время он продолжал думать о служанке принцессы), он шарахнул по ней огромным кулаком.

В ответ он услышал лишь тишину.

Взмахнув тяжелым топором, Кондом принялся рубить окованную железом дверь. Неожиданно в верхней ее части открылась дверца, и на варвара уставились похожие на бусинки глазки Глота.

— Ты что делаешь, идиот? Читать не умеешь?

— Не вижу никакой вывески, — буркнул в ответ Кондом.

— Взгляни под ноги, кретин.

Троянец посмотрел вниз. — Это вывеска «Добро пожаловать? — предположил он.

— Нет, недоумок. Тут написано «Проваливай!». Так что катись.

Глот захлопнул окошко. Лицо варвара исказилось мучительным раздумьем. Вскоре он процедил нечто не совсем вежливое и снова взмахнул топором.

— Никого нет дома! — рявкнул Глот, открыв на секунду окошко и снова его захлопывая.

— Так что же ты мне сразу не сказал? — раздраженно проворчал Кондом. Он шагнул было к лестнице, собираясь спуститься, но тут же остановился.

— А мне чихать, есть кто дома, или нет! — заявил он, возвращаясь. — Я иду!

Лезвие топора вонзилось в твердое дерево. Полетели щепки.

— Ты чего делаешь, кретин-переросток!? — завизжал Глот. — Ты кто, по-твоему, такой, провалиться тебе в семнадцать различных преисподен разом?

— Я? Гм, я Кондом-троянец, и если ты сейчас не отвалишь с дороги, я из тебя тоже щепок нарублю.

Последним мощным ударом варвар превратил дверь башни в груду досок. Пискнув от ужаса, Глот юркнул в темноту.

Троянец поднялся по скверно освещенной лестнице до самой верхушки башни и оказался в помещении, откуда любой человек в здравом уме убежал бы во весь дух, заложив ради этого при необходимости даже собственную душу, — в логове Скукородного Зверя.

Знай же, о несравненный принц, что хотя Зверь давно уже исчез из этого мира, его потомки продолжают жить до сих пор: вспомни торговца, бесконечно долго расхваливающего достоинства ничтожного и бесполезного раба, или мага, превозносящего свое трюкачество после жалкого фокуса, или своего министра финансов. Но Скукородный Зверь, о принц, превосходил их всех в умении порождать скуку в той же степени, в какой ваша светлость превосходит своего неуклюжего слугу. Ибо зловещий Зверь мог бесконечно бубнеть и бубнеть, бормотать и бормотать, трепаться о том и о сем, не сообщая при этом ничего конкретного, и столь долго мог он предаваться сему мерзкому занятию, что лишал боевого духа даже самых стойких и могучих воинов — а воины те были храбры и отважны, и не отступали в битве, и всегда сражались в первых рядах, и никогда не уступали врагу… тьфу! Молю о прощении, о принц, ибо даже сам образ Скукородном Звере околдовывает мой разум. Достаточно лишь добавить, что любой дурак, угодивший под власть его чар, имел не больше шансов спастись, чем лягушка перед змеей. И вот троянец, по дурости своей, оказался рядом с ним.