Питер Бигль - «Если», 1996 № 07

Видимо, героическая фэнтези надоела автору до зубовного скрежета.

А вам, уважаемые читатели?

Впрочем, этот вопрос уже выходит за рамки темы, предложенной Г. Тартлдавом: пародия в современной литературе.

Раскрыть секреты жанра для наших читателей согласился известный пародист, литературовед, автор замечательной «Книги о пародиях».

Закономерно, что журнал «Если» заинтересовался пародией. Потому что пародия принадлежит к числу жанров, целиком и полностью построенных на условности. Это, впрочем, касается и научной фантастики, и утопии — антиутопии, и детектива… Человеку, не способному понять условность, увидеть все под знаком «если», просто нечего там делать. В пародии нам предложена интеллектуальная игра, загадка…

Греческое слово «parodia» буквально означает «пение наизнанку», шуточное подражание, уподобление кому-то или чему-то. Как ясно из самого названия, жанр появился еще до возникновения письменности. Греческая «Война мышей и лягушек» сочинена неким Гиппонактом либо Пигретом, а, возможно, самим Гомером как пародия на «Илиаду». Троянцы и ахейцы — в образах мышей и лягушек; тогда это было ново и, вероятно, очень забавно. Но самое смешное, что тема насекомых и грызунов продолжает активно эксплуатироваться писателями до сего дня. И когда я открываю новый роман Виктора Пелевина «Жизнь насекомых» или читаю «Крысобой» Терехова, становится и смешно, и скучно — прием использовался столько раз…

Античная пародия не только дала начало жанру, но и как будто заранее спародировала штампы будущей, то есть сегодняшней нашей литературы.

Если за основу пародии берется «высокий» сюжет, например, «Энеида» Вергилия, и пересказывается вульгарным стилем, как это сделал Скаррон о Франции либо Котляревский на Украине, перед нами бурлеск (бурлеска). Бывает наоборот — ничтожнейшие события, воспетые необыкновенно пышно. Такого рода пародия носит название травестия (травести). Обе исторически сложившиеся формы, будучи противопоставлены во времена Средневековья и Возрождения, постепенно стали взаимодействовать. В России возник совершенно особый бурлескногротесковый пародийный тип: перепев. «И скучно, и грустно, и некого в карты надуть в минуту карманной невзгоды»,

— писал Николай Алексеевич Некрасов, вставляя эти строчки в шуточную пьесу «Преферанс и солнце».

Помимо приведенной классификации, есть еще деление пародий на конкретное произведение, на творчество автора в целом. Я здесь согласен с точкой зрения Александра Архангельского, родоначальника советской пародии, замечательного мастера, который говорил: «Пародировать надо не очередное произведение писателя, а его в целом». Именно так он и работал. Вот Пастернак глазами Архангельского.

По такому принципу — брать творчество поэта «в целом» — строил свои пародии Юрий Левитанский.

Интонация Ахмадулиной; чего стоит один этот «ряд от единицы до пяти» вместо «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять»!

Надо сказать, что в Древней Греции не было профессиональных пародистов типа Александра Иванова. Не было таких литераторов и в России XIX века. Пародистом считался человек, время от времени сочинявший пародии, а не тот, кто сделал это занятие единственным. То есть ремесленный фокус — передразнивание нескольких строк, доведение до абсурда (часто действительно остроумное) — это достижение брежневского периода советской эпохи. Тогда передразнивать кого бы то ни было — власть, партию — было запрещено и опасно. И пародисты вполне удовлетворяли стремление осторожных редакторов к остроте, избирая благодатнейший и безопасный материал — отдельные строчки литераторов-современников. Когда впервые по телевидению пародист Михаил Грушевский передразнил Горбачева в программе «Взгляд», еще за кадром, он оказался чуть ли не диверсантом. Теперь же полностью пародийная программа НТВ «Куклы» удостоена ТЭФФИ, высшего приза телеакадемии…

Разговор о «жанрово чистой» пародии во многом лишен смысла, потому что пародия на протяжении веков является спутницей литературы, и «привкус» ее в той или иной степени чувствуется во многих великих произведениях: вспомним хотя бы, что «Дон Кихот» вырос из пародии на рыцарский роман, а истоки гуманистического сочинения «Гаргантюа и Пантагрюэль» соседствуют с малоэстетичным обычаем кидаться калом на массовых гуляньях. Полагаю, лучшие пародии созданы непрофессионалами в жанре. Этот «соус» придает остроту «основному блюду». Например, в романе с детективной интригой Владимира Набокова «Камера обскура» любовники едут в вагоне поезда, а рядом путешествует писатель Циммерман, невероятно наблюдательный господин. Так вот, Набоков изобразил, как Циммерман педантично, дотошно описывает внешность, одежду любовников… наконец он публикует это, и муж из его сочинения узнает об измене жены. Набоков великолепно пародирует манеру Пруста, своего литературного соперника.

Русская литература располагает блистательным образцом научной пародии: в 1925 году вышла книжка «Парнас дыбом» с чрезвычайно яркими стилизациями Гомера и Данте, А. Блока и А. Белого… Три молодых харьковских филолога — Э. Паперная, А. Розенберг, А. Финкель — заставили многих гадать об авторстве. И по сей день эта книжка являет собой образец жанра.

Расскажу «мелкий случай из личной жизни». В апреле 1989 года я сочинил пародию на романы Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» и «35-й и другие годы». Пародию, как мне казалось, весьма и весьма дружескую. Прочел ее друзьям и отдал в «Литгазету», где она и «зависла», поскольку заместители главного редактора, почитав, решили, что неудобно пародировать прогрессивного писателя. Слух тем не менее разошелся, и вскоре до меня дошел отзыв жены писателя, Татьяны Марковны: пасквилянт… Действительно, неудобно, решил я. И попросил свою жену, в устах которой мое произведение должно было выглядеть мягче и невиннее, позвонить А. Н. Рыбакову и озвучить текст. Чтение состоялось; Рыбаковы слушали по параллельным телефонам. Татьяна Марковна от души хохотала. Анатолий же Наумович, дождавшись конца, горестно произнес: «На Толстого не писали пародий»… [18] История эта закончилась так: я поспешил позвонить в «ЛГ», чтобы забрать рукопись, но узнал, что она только что опубликована. Удивлен был очень — ведь замы ее не одобрили! «Но ведь нельзя, — объяснили мне в отделе сатиры и юмора. — чтобы совсем не было остроты!» Писатель сделал вид, что не обиделся. Кстати, ему самому не чужды сатирические жанры, это отчетливо видно в цикле о Кроше. А неприятности Саши Панкратова в романе «Дети Арбата» начинаются именно с того, что он написал эпиграмму на однокурсника-ударника.