Иван Ефремов - Румбы фантастики. 1989 год

— Привет, — сказал я. — Чем порадуешь?

— Я ухожу. Ты уходишь тоже, или тебе еще нужно прятаться?

— Не знаю. Не уходи, есть разговор.

Джулиана молча повернулась и пошла к выходу. Напяливая куртку, я побежал следом, догнал ее уже на лестнице, схватил за локоть:

— Подожди.

— Ну что еще?

— Мне нужно попасть в лес, к… к вашим.

— Зачем?

— Нужно, если прошу.

— Думаешь, что если ты меня не убил, то можешь распоряжаться? И напрасно ты меня не убил. Я не хочу жить.

— Глупости. Ты должна хотеть жить. Ты человек.

— Я не человек.

— Ерунда. Все вы здесь люди, только вас заставили играть в какую-то нелепую игру…

— Иди ты к черту, Алехин, — сказала Джулиана устало. — Обратись к Штенгеру, если тебе так приспичило, а меня оставь в покое. Я уже ничего не хочу, понимаешь? Я не хочу оставаться вурдалаком и не верю, что смогу превратиться в человека. Я сгорела, как многие, поздно. И что меня больше всего угнетает. — не могу убить себя сама. Сил не хватает. Может быть, повезет, выследят… Все. Не ходи за мной, не хочу.

Поздно, подумал я, ведь и правда поздно, ай-ай… Я тоже вышел на улицу. Там было тихо и пусто, стояло ведро, лужи высохли, и ведь кто-то сейчас надевал кольчужный ошейник и защелкивал патроны в обойму. Всякая война страшна, но страшнее всего — глупая война, бессмысленная. И высшая несправедливость войны в том, что на ней убивают…

Джулиана шла к своей шикарной машине, а я смотрел ей вслед и думал про то, что никогда еще не видел таких красивых.

Потом я заметил человека, зачем-то вставшего посреди улицы, я посмотрел на него мельком, вгляделся, узнал длинную серую шинель, прямую, как свеча, фигуру капитана Ламста и не видел ничего, кроме вытянутой руки и большого черного пистолета, слишком тяжелого для тонких длинных пальцев.

Выстрел грохнул, дробя стеклянную тишину, вслед за ним раздались другие, эхо испуганным зайцем металось по улице, отскакивало от стен и не могло найти выхода. На противоположной стороне улицы появился еще один человек с поднятым на уровень глаз пистолетом. Откуда-то длинно строчил автомат.

Не помню, как она падала. Скорее всего, я вообще не видел этого. Я опомнился, стоя возле нее на коленях, руки у меня были в крови, я пытался поднять ее голову, а в ушах надоедливо звучала старая детская считалочка:

— Вышел рыцарь из тумана, вынул ножик из кармана…

Ко мне подошли, и я поднял голову. Надо мной стоял капитан Ламст в своей дурацкой шинели, идеальный перпендикуляр, увенчанный фуражкой, и я поднялся, схватил его за отвороты, притянул к себе, мое лицо, наверное, было страшным, а он смотрел на меня спокойно и устало, глаза у него были красные и запухшие. Меня для него не существовало. Был только рыжий карьер и зеленые броневики, дело и сон урывками. Я не мог его ударить.

— Мать вашу так, — сказал я. — Ну что вы наделали?

— Мы застрелили вурдалака, — сказал Ламст, глядя сквозь меня воспаленными глазами. — Это наша работа, вы понимаете? Мы не можем иначе, кто-то должен, понимаете вы это?

— Вышел рыцарь из тумана… — сказал я. — Ламст, вы когда-нибудь слышали про чудака, дравшегося с ветряными мельницами? Он ведь проиграл не потому, что сломал копье. У него не было врага — как и у вас, Ламст. Вы просто вбили себе в голову, что враг должен быть…

— Но ведь нельзя иначе, — сказал Ламст, и у меня осталось впечатление, что он пропустил мои слова мимо ушей. — Откуда вы взялись? Как это вы ухитряетесь каждый раз оказываться в эпицентре, специально стараетесь, что ли?

— Ну да, — сказал я. — А как же вы думали?

— Я вас арестую. — Он оглянулся. Его люди (их было уже четверо) стояли кучкой в отдалении и смотрели на нас. — Возьму и арестую. Несмотря на то что мне говорила Кати Клер. Несмотря на то что вы явно приплелись откуда-то издалека и не разбираетесь в здешних делах.

— Бросьте вы, — отмахнулся я, — лучше идите выспитесь, на вас же смотреть страшно.

— Некогда. Как же вы все-таки тут оказались?

— А я тут ночевал. Просто ночевал в ее квартире.

— Этого не может быть. Ни один человек не оставался в живых… Я не верю.

— А вы поверьте. И поверьте заодно в то, что занимались не тем.

— И вы сможете повторить это родным моих парней, погибших при исполнении?

— Мне случалось говорить с родными погибших при исполнении, — сказал я. — Ладно. Что было раньше, то было раньше. Мертвые остаются молодыми, вы о живых подумайте, Ламст.

— Вот они, ваши живые. — Он поднял руку, указывая на зашторенные окна. Ни одна занавеска не колыхнулась. — Сидят, и ни одна сволочь носа не высунет, а ведь слышали, не могли не слышать, бараны, шкуры…

Один из его людей вдруг вскинул автомат и застрочил по стеклам. Магазин кончился скоро, он ведь не сменил его после того, как стрелял в Джулиану, затвор клацнул, и автомат захлебнулся. С десяток окон на четвертом этаже зияли дырами в зигзагах трещин, несколько разлетелись вдребезги, и последние осколки еще сыпались на мостовую. Улица осталась пустой и сонной. Все стояли молча, опустив головы.

Я добрел до машины Джулианы, открыл дверцу и сел. Заворчал мотор, из-за поворота показался длинный зеленый броневик.

Я сидел, передо мной покачивалась на пружине желтая плюшевая обезьянка с хитрющей мордочкой. Открылась правая дверца, и капитан Ламст уселся рядом со мной. В овальное зеркальце видно было, как приехавшие затаскивают труп в броневик и посыпают привезенным песком алые пятна на мостовой. Я узнал сухой рыжий песок из карьера. Ламст молча сопел, и мне показалось, что он уснул.

— Ламст, — сказал я. — Тогда, в «Холидее», что это был за взрыв? Вернее, кто его готовил и зачем?

— Это такое течение — бомбисты. Они считают, что бессмысленность нашего существования подсказывает единственный выход: мир нужно уничтожить. Мы их тоже расстрели-ваем.

— Расстрелы, — сказал я. — И еще раз расстрелы. Вышел рыцарь из тумана, вынул шпалер из кармана…

— Вы считаете меня убийцей? — спросил он.

— Я считаю, что карьер заслонил вам все остальное.

— Остальное, — сказал он тихо и горько. — Другие методы. Как вы думаете, почему к вам так терпимы и доверчивы? Вы думаете, мы не пробовали? У меня был друг, вы бы с ним быстро нашли общий язык — он тоже постоянно искал новые пути…

— И?

— Два года назад он отправился в лес. И не вернулся.

Он замолчал и смотрел в зеркальце. Там уже все закончили, уселись в броневик и ждали только Ламста. Я вдруг вспомнил разговор в «Нихил-баре».

— Слушайте, Ламст, — сказал я. — Что бы вы чувствовали, если бы вас начали преследовать только за то, что по ночам вы спите? Устраивать облавы и засады, объявлять вне закона?

— Это было бы противоестественно.

— Вот именно. Теперь поставьте на свое место вурдалака, а на место привычки спать ночью — привычку сосать кровь. Да-да, вот именно. Это их образ жизни, и, когда вы вначале выступили против него, они вас посчитали агрессором. Двойное зеркало, Ламст.