Эдуард Кондратов - Десант из прошлого

Еще несколько усилий… Андреев обхватил рукой волосатый ствол, выпрямился.

— Ч-черт!

Внизу, у подножья холма раскинулась огромная ровная площадка, залитая мертвенным светом синих прожекторов. На площадке, с интервалом в сто — сто пятьдесят метров темнели длинные конусообразные предметы, похожие на гигантские сигары. Их соединяла узкая траншея. «Сигары» были закреплены горизонтально на решетчатых каркасах и висели над землей приблизительно на полуметровой высоте. С воздуха их заметить было невозможно: над каждой нависало подобие крыши, замаскированной под кустарники.

С одного взгляда Андрееву стало ясно: у его ног лежал ракетодром. Сразу стало жарко, от волнения загорелось лицо. Лихорадочно заторопился мозг: ядерные ракеты — «мимикрия» — республика на островке — захват «Иртыша» — рабочие Ульмана… Цепь замкнулась. Здесь готовится преступление против мира!

Некогда, некогда размышлять! Это успеется — надо смотреть и запоминать каждую мелочь. Так, площадка приблизительно километр на километр… Непонятные сооружения — что бы это могло быть? Ага, длинная галерея — наверняка крыша подземной казармы… А эта будка с антенной — видимо…

— Hallo, Joe! It is you?

Кто-то не скрываясь шел к нему через кусты.

Звонок заставил Брэгга вздрогнуть, хотя в глубине души он ждал его давно. Предчувствие неизбежных неприятностей начало томить его с той самой минуты, когда доктор Андреев нырнул в глубь подводной оранжереи. Подсознание не ошибается, и звонок может означать лишь одно: пришли за русским.

Том с испугом взглянул на профессора. Он тоже понимал, чем может быть чреват этот звонок.

— Спустись и узнай, кто, — хмуро произнес Брэгг, беря с кресла мохнатый халат. — Скажи, что хозяин и его гость спят. Никого не впускай…

— Хорошо, сэр…

Том вернулся не скоро — прошло не меньше пяти минут. Смуглое лицо юноши кривила пренебрежительная гримаса.

— Ничего серьезного, сэр. Парикмахер Вацек, вы его знаете — толсторожий обжора и болтун. Требует, чтобы я разбудил доктора Андреева. Будто бы хочет сообщить что-то важное. Ну, я посмеялся и посоветовал потерпеть до утра. А он — свое, грозит, умоляет. Ха!..

— Да-да, Том, все правильно… А он один или…

Снова звонок, на этот раз требовательный, резкий… Том вскочил с места, сжал кулаки.

— Ну и нахал! Возьму сейчас палку…

— Погоди, Том.

Опять звонок. Длинный-предлинный.

Брэгг быстрым движением запахнул полы халата.

— Так, — задумчиво произнес он. — Будем считать, что теперь он меня разбудил. Оставайся здесь.

Услышав за дверью шарканье ночных туфель, Вацек сразу же подал голос:

— Господин Андреев, это вы? Извините, я разбудил, но мне надо вам кое-что сообщить…

— Что вам угодно? — резко спросил Брэгг, останавливаясь перед дверью и не делая попытки ее открыть.

— Милль пардон, господин профессор… — В голосе Вацека зазвучали униженные нотки. — Какая жалость, что я беспокою вас, но господину русскому необходимо…

— Бог знает что! — гневно перебил его Брэгг и закашлялся от возмущения. — Сейчас же убирайтесь, вы слышите?! В три часа ночи поднять на ноги весь дом… Вы законченный идиот, Вацек.

— Но, господин профессор… — Вацек даже всхлипнул. — Мне приказано… Я требую…

— Вот что, Вацек, — сердито продолжал англичанин, — зарубите у себя на носу, что члену Высшего совета приказывать может только совет. Короче, вон отсюда! Убирайтесь!..

Вацек молчал, тяжело дыша. Пауза длилась недолго. Послышался хриплый смешок.

— Ох, смотрите, господин Брэгг, как бы вам не пожалеть…

— Вон! — бешено рявкнул Брэгг.

…Прислушиваясь к звукам быстро удаляющихся шагов, профессор подумал о хранителях и ощутил во рту мерзкий привкус. Гм… Неужели он боится? Кажется, да.

Оцепенение, сковавшее тело и мозг, длилось считанные секунды. Выбрал первое, что пришло в голову: притвориться задремавшим, подпустить вплотную.

— Joe! t s you? — снова раздалось из ломающихся под чьими-то ногами кустов.

В голосе нотки тревоги. Медлить нельзя, иначе он не приблизится, заподозрит.

— Stand and delver! — хрипло выкрикнул Андреев в темноту.

Послышался смех — тот, в темноте, рассмеялся с явным облегчением и уже без опаски двинулся к пальме, в которую вжимался Андреев.

— Ours, ours… — благодушно бормотал он на ходу. Затем остановился, раздался металлический щелчок — и в лицо Андрееву внезапно ударил синий луч фонарика.

— О-о!.. — Восклицание застряло у солдата в горле. Пожалуй, он не успел ничего рассмотреть: Андреев в один миг подмял его под себя и, не дав опомниться, с силой несколько раз ударил головой о толстый сук. Человек сдавленно застонал, руки, пытавшиеся оттолкнуть Андреева, ослабли.

«Потерял сознание, — промелькнуло в голове Андреева. — Фонарик погасить… Так. Автомат? Пусть останется, ни к чему. Кляп… Рукавом от рубашки… А чем связать? Конечно, ремнем… Вот так… Вот так… Очухается не скоро. Фонарик? Пригодится…»

Андреев взял на руки обмякшее тело, сделал несколько шагов в сторону. Затем, отдуваясь, свалил в гущу кустарника. Все! Теперь немедленно к лагуне. С фонариком идти проще. Только не злоупотреблять им, а то нарвешься. Десять минут четвертого? М-да… Придется выйти на тропу. Кстати, она, возможно, и выведет на берег, минуя подлые мангры. Там посмотрим…

Сейчас он наконец почувствовал, как нестерпимо ноют и саднят исцарапанные ноги, ободранный бок. А, ладно, только бы вернуться до света…

…Было около семи утра, когда Том, уже час болтавшийся в теплой воде лагуны, заметил в нескольких метрах от кораллового барьера мелькающую среди волн точку. Том поправил маску акваланга, изо всех сил поплыл навстречу. Вскоре он оказался рядом с медленно плывущим Андреевым. Взглянув ему в лицо, юноша содрогнулся: русский был мертвенно бледен, глаза смотрели безжизненно.

Не сразу понял Александр Михайлович, чего от него добивается Том. Но в конце концов смысл жестикуляции дошел до его сознания, придавленного смертельной усталостью. С огромным трудом он опустил на лицо маску и ушел вслед за мальчиком под воду.

Только коснувшись края трубы, ведущей в оранжерею, Андреев осознал, что он все-таки доплыл.

События последних дней не располагали к особому оптимизму, а Сузи с удивлением замечала, что в глубине души радуется повороту в своей жизни. Щемящее беспокойство за Курта заполнило каждый час и минуту. Только теперь Сузи в полной мере ощутила, что она — живой человек, а не автомат, который ходит, улыбается и перебирает бумажки. Впервые за свои двадцать три года она поняла, как это радостно и как это трудно — любить.