Юлия Латынина - Проповедник

Полковник сидел, опустив голову.

— Поэтому вы держали эти ящики так, чтобы они через год сгнили. Поэтому вы сожгли документацию. Поэтому когда в ваши руки попал я, специалист по системам связи, вы сообразили, что дело дойдет до ящиков, и готовы были расстрелять меня под любым предлогом!

— Ричард Таш, — тихо сказал полковник, — не был предателем. Он был вором. Он клал деньги народа в свой карман, воровал, как хотел. Когда я это понял, я предложил ему на выбор: быть повешенным, как собака, или умереть как герой. Он выбрал последнее.

Полковник повернулся и ушел, а я остался сидеть среди развороченных ящиков. Он даже не удосужился сказать, что пристрелит меня, если я не буду держать язык за зубами, но об этом я и сам догадался.

В глиняном домике был переносной телевизор. Я вынес его на веранду, обложился подушками и до полуночи смотрел новости.

Последние голоса в мою защиту смолкли. Я был окончательно предатель, шпион и диверсант, вместе с Ласси мастерски обманул ван Роширена, чтобы получить у него приглашение быть в числе участников проповеди и оттуда со всеми удобствами застрелить Президента. Ван Роширен был добрый человек и забавный проповедник, но этот случай доказывал, что он ничего не смыслит в практической политике, — двое мерзавцев надули его, как ребеночка.

Правительство явно ухватилось за меня, чтобы высмеять ван Роширена.

В последних известиях показали наши с Ласси фермы. Деревья вирилеи обросли маленькими, дрожащими на ветру шариками, и шарики уже начинали розоветь. В последнее лето мира судьба подарила мне самый красивый урожай за двадцать лет, но собирать его было некому.

У ворот фермы под охранным деревцем вирилеи стояли гвардейцы.

«Анреко» отреклась от меня. Личный друг Президента Филипп Деннер подтвердил, что полиция предъявила ему убедительные доказательства моей измены, и назначил от имени компании награду за мою поимку: десять тысяч кредитов в качестве награды и новый автомат с комплектом боезапасов на год, чтобы защититься от террористов.

Деннер поступал так, как ему было удобней. Он думал, что я уже не могу кусаться.

На следующее утро я явился к полковнику. Он сидел в глиняной комнатке вместе с одним из членов пятерки — старым человеком с большой головой и умными глазами, кажется, княжеского рода.

— Что значит «Христос умер за других?» — обиженно говорил террорист. — Какой тут подвиг? Если человек умирает за своего друга, то это не подвиг, а долг. А если человек умирает за своего врага, то это не подвиг, а глупость.

— Президент Дасак убил моего отца, — сказал полковник.

Тут вошел я, они замолчали. Собеседник полковника поднялся и сказал:

— Ну, я пойду.

— Я могу починить ваш хлам, — когда мы остались одни, сказал я, протянув полковнику лист бумаги. — Больше того, если вы достанете мне эти приборы, я соберу вам из этого хлама аналог передатчиков «Павиана».

Полковник откинулся на стуле, заложил руки за голову и долго меня рассматривал своими желтыми страшными глазами.

— Я слыхал, — сказал он, — что для «Павиана» нужно сложное оборудование. А судя по ценам на листе, это не такое сложное оборудование.

— Хорошая система связи, — сказал я, — делается стандартными деталями и нестандартно мыслящими инженерами. Стандартных деталей у меня целый склад, — и я, усмехнувшись, махнул рукой в сторону домика с устаревшим «Харлексом». — Когда мы делали «Павиана», мои мозги спали на полке. Месяц назад я снял их с полки и понял, как сделать «Павиана» впятеро дешевле и вдвое надежней.

— А «Анреко» знает, что вы сняли мозги с полки?

— Нет, иначе бы они не осмелились полоскать мое имя.

— А почему «Анреко» об этом не знает?

Я пожал плечами.

— Это мое дело.

— Вы решили сбежать из компании, да? — прищурился полковник. — В «Харперс». И вы решили, что нет смысла делиться с компанией изобретением, за которое вы получите вдвое больше у ее конкурентов?

— Господин полковник, — сказал я, — вы не ван Роширен, чтобы наставлять меня в том, что такое хорошо и что такое плохо.

Шестнадцатого числа, вечером, по телевизору опять показали мою ферму: деревья стояли, усыпанные воздушными шариками, словно готовясь взлететь. Работники разбежались, а Агнес и Дена не выпускали из дома.

Я работал как сумасшедший. Я собрал вокруг себя человек двадцать местных умельцев и растолковал им схему и смысл. Это был уменьшенный «Павиан», которого можно было таскать за собой в кармане. Обедал и ужинал я с Ласси и довольно часто у полковника. Не могу сказать, что я стал его личным другом, но, несомненно, знал о нем больше, чем любой другой землянин на Новой Андромеде.

Как-то он спросил меня:

— Как вы думаете, если бы я отпустил вас, то смог бы через вас договориться с «Анреко»?

Я пожал плечами:

— Государство задолжало компании двести миллионов кредитов. Только три месяца назад Деннер предоставил Президенту заем на пять миллионов, чтобы тот мог достойно отпраздновать замужество своей дочери. Вы всегда обещали аннулировать эти кредиты, а заодно и конфисковать собственность компании.

— Я мог бы и не делать этого, — сказал полковник. — Если я конфискую имущество сторонников Президента, у меня будет достаточно добра, чтобы раздать его моим сторонникам.

Я поглядел на него и ответил:

— Это хорошее предложение, но думать об этом следовало в самый первый день, когда компания еще колебалась, кем меня объявить. А теперь Деннер назначил за мою голову награду, и, признаться, это то самое, о чем он всегда мечтал. Так что вряд ли его удастся переубедить.

Как-то раз полковник принялся расспрашивать меня о ван Роширене. Я сказал, что, по моему мнению, это очень хороший человек, но рецепты его несколько устарели. Если тебя ударят по правой щеке, можно подставить левую, но если в тебя выстрелят из гранатомета, то подставлять что-нибудь будет уже поздно.

Между тем власти опять оставили ван Роширена в покое, и он продолжал проповедовать.

То, что говорил ван Роширен, было ужасной глупостью: этим можно было соблазнить разве что неграмотных крестьян Галилеи. Но беда в том, что большинство населения Асаиссы находилось как раз на уровне развития этих самых галилейских крестьян.

Президент сначала взбеленился; это привлекло к ван Роширену внимание. Президент опомнился и оставил его в покое. Потом он опять обиделся, услышав про папу Льва и язычника Атиллу. Почему-то Президент решил, что под Атиллой имеют в виду его, а не полковника. Полковник тоже обиделся: он решил, что под Атиллой имеют в виду его, а не Президента.

В ван Роширена стреляли: пуля попала в крест, и многие люди повесили себе кресты на шею как новейшее средство против пуль и стрел. Вскорости одного имевшего крест на шее зарезали в кабачке. Ван Роширен поторопился разъяснить, что, если человек носит на шее крест, а в Того, кого носит на кресте, не верует, то толку никакого не будет. Ван Роширен сказал, что тот, кто имеет веру хоть с горчичное зерно, может сдвинуть гору и, уж конечно, остановить пулю. Люди стали веровать в Христа. Впрочем, некоторых из них все равно убивали, и это, несомненно, происходило потому, что эти люди веровали недостаточно.