Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида

– Как это избавиться? – воскликнул Арсений.

– Фигурально. Спихнуть дело в мусор, снять с номера, порвать признательные показания и сжечь улики. У Вас есть про запас какие-нибудь улики? Давайте, тут же сожгу. Ну я так и думал про умного человека. Наш козырь – отсутствие козырей. Зачем нам с Вами хороший прикуп, если мы невиновны, то есть мы – вне игры. Ведь верно?

– Не только вне, но и никогда не играю в игра без правил, на незнакомых площадках и с чуждыми игроками, – всполошился вполне правдиво географ.

– Вот! Поэтому главное – предельная откровенность с защитой, у которой, у самой, рыльце, может, болит. Оттого скажите мне, не таясь – для чего, с какими посторонними намерениями Вы посетили недавно в больнице пожилую, этот божий цветок, а потом и прибежище дней ее печальных. В чем Ваш глубинный, если хотите, шкурный в высоком душевном смысле интерес? Не подлые же деньги, в самом деле. Не поверю. Что Вам от цветка было нужно?

– Знаете, я уже сообщил и лейтенанту, и майору, что случайная встреча с какой-то медсестрой привела меня ночью подежурить возле пожилой женщины. Потом безмолвная фактически ее просьба о старой одежке, этот чемоданчик. Вот и все. А майор на УАЗике тут как тут. Все.

– Все? Ах как красиво, – сморщился адвокат. – Человек без глаза ночует в палате с пожилой женщиной и обреченно бредет ночью в неблагополучный район по ее просьбе. Любой безмозглый опер найдет над чем задуматься. А старушка-то что, жива, Арсений Фомич, или как?

– Да я же…

– Ладно. Хорошо. Минуту.

Адвокат судорожно похлопал себя по карманам, вытащил сотовый, пощелкал кнопками и с легким стоном: " ох как нехорошо, ночь…" прижал ухо. Через минуту кто-то на другом конце откликнулся.

– Ало, извини-прости. Павлов…Да. За городом, дома празднуем. В узком. Если буду людей звать – ты первый…Слушай, тут чепуха. Старушка у тебя в больнице лежала…А? Двоепольская…Аркадия…Точно, Самсоновна. Лежит? Как миленькая…Превосходно…Да, чепуха. Пламенный супруге. Надеюсь – она рядом? Ах ты шалун… – масляно засмеялся Теодор Федорович и щелкнул трубкой.

– Да уж, – вздохнул адвокат. – Трудное дело, неподъемное, непролазное, чреватое коликами печени. Глухое какое-то. Не нравится мне это.

– А с ней что-нибудь стряслось? – тихо спросил Арсений.

– С кем?

– С бабушкой. С …Аркадией…Самсоновной?

– Кто такая?

– Ну, старушка. Кандидат в умершие. И еще Феня, квартирный страж, совсем пожилая.

– А почему должно стрястись? В сводках ничего нет. Думаю, милый друг географ, к утру все благополучно разрешится. Я сейчас напишу толковое отношение, а Вы идите-ка, правда, досыпайте в опочивальню, на вас ни лица, ни физиономии нет. Давайте-ка только вот что, – и толстяк, кряхтя, опять сунулся за дверь. – Сержант, – зыкнул он, – неси улику клиента. Долг есть долг, – умиленно распахнул он руки.

Когда фибровый чемоданчик лег на стол, и толстяк решительно взялся за замочки, Арсений предупреждающе возразил:

– Там, возможно, бомба.

– Обычная, с часовым взводом или на вскрытие? – ухмыльнулся адвокат.

– Свидетели показывают.

– Эти свидетели из-за перманентного пьяного отравления сивухой путь к своему дому через раз знают. Их самих надо из клетки показывать. А мы сейчас с вами откроем, – и адвокат щелкнул замочком и открыл чемодан. – И посмотрим, главное, вот что. Все ли имущество клиента цело? Чтобы до каждой ниточки, до подгузничка. Прекратим это милицейское мародерство. Все на месте? – спросил еще раз Теодор Федорович.

– Да, видите ли… – промямлил Арсений.

– Верю. Все на месте. Какие-то панталоны, гребешок, – и адвокат хотел защелкнуть хранилище. – А это? – показал он, выудив из угла серый маленький пакетик. – Это тут лишнее. Опять самодеятельность. Эй, майор! – крикнул адвокат, не слезая, в дверь.

– Это что? – предъявил он пакетик Чумачемко. – Опять под себя гадите.

– Хочем, как лучше, – подмялся майор, ухватывая пакетик. – Чтоб по полной программе освидетельствовать. Ему ведь еще жить да жить…А нам до пенсии с гулькин… Кто пенсию пошире платит, тот пенсионера и танцует. Вот и стараемся. Подследственный преступник, он, ведь, гусь, упрется, не сдвинешь. А тут железный лом, головой не согнешь. Против лома кураж солома. Мы свое дело знаем…

– Иди, – коротко предложил Павлов, и специалист исчез.

– Вам, наверное, такое внове, Арсений Фомич. А я повидал и поглубже подвал. С такими ушки торчком держи, иначе оторвут. Сторожевые…Вы припомните мне последнее – по дороге от стойбища этой пожилой дамы-старушки имущество нигде не теряли, не дарили, не завещали, не разбрасывали случайно вещдоки? Может, выпало что в ажитации. Ведь если старушка имущества хватится…вчинит иск, понимаете?

– Меня за трудового работника принимали, я, ведь, слесарем пробирался по темноте. Как будто инструмент и ножовка в чемодане, ну, разводной, гаечный…

– Забавно, – широко рассмеялся адвокат. – Кстати, о превращениях. Хочу знать ваше мнение. Вот поглядите на меня – полная чаша. И богат, и успешен, и быт и отдых под завязку. Все при мне. А на самом деле, – и адвокат, нагнувшись, страстно зашептал, – все одна видимость. Мираж. Кукла, наряженная в ложные одежки. Копилка пустоты, кладесь шулерских фокусов. Семья – труха, сам почти от себя в бегах, дочка – отродье волчицы, пьяница и безмозглая загуляка. Друзья готовы растописть на сало, дай только жару. Вот вам и обложка гламурного журнала. А ведь был я умница, правда. Но что же, один что-ли я такой? А Вы? Не кукла? С ниточками, идущими… – и адвокат дернул глазами вверх.

– Я? – растерялся Арсений. – Я тоже, возможно…Ваша, знаете, откровенность… удручает меня. Да, часто чувствую себя несостоявшимся манекеном, занявшим чужую, не мне отпущенную жизненную позу, труден в коллективе. Совершенно не могу совладать с мечтами, это какие-то, прямо, валькирии. Раздирают не вполне вылупившуюся натуру на оголтелые компоненты. Причем такие, от которых булькает сердце и сереет кровь. Откуда берется, в себе и не замечал. Когда хочется сказать себе правду, замолкаю. Наверное, урожденно попал не в ту квашню…

– А не кажется ли Вам, – жарко поддержал адвокат, – что мы сами, я, Вы – хуже знаем свое нутро, чем внешний незамыленный глаз. Более того: и сделаны мы не своими руками, и не внешними нашествиями ветреницы-судьбы, да и не путаницей генов с высокими силами. Это все, извините, принаучная ахинея. А сцеплены, кто бы подумал, случайными случками света, спермы, настроения, направления ветра и угрызений мысли. То есть мы, я, Вы – фантом, сделанный суррогат несоединимого. И несем в себе что-нибудь этакое, загадочное и несоединимое? А? Вот, ведь, Вы точно содержите и несете, догадываясь об этом?

– Тезис интересный, – всполошился географ, вообще склонный поумствовать. – Знаете, получив от судьбы пару оплеух, я в свое время занялся неопознанными судьбами вещей. В частности на примере мифической Атлантиды. Ну, знаете…Это ближе к профессии. И теперь я убедил себя – в ее гибели не виновны ни природные катаклизмы, ни траурные традиции рабовладения, ни, особенно, ущербные исследователи ее истории. Эта Атлантида – фантом, выросший специально нам в назидание на обломках легенд о Хаме, о переворотах в гигантских атлантических циклонах, о третьем пришествии и прочая. А мы сами, носители этих легенд – выносили и родили их на перепутьях перепуганного мира. Вот Вам кажется во мне загадка. Ан нет. Внутри только уныние, чужой ненужный шепот и несколько слабых химических реакций на свет и хлеб. Не возвеличивайте вещи, особенно живые. Человек, наверное, прост.