Владислав Жеребьёв - Проект «Сколково. Хронотуризм». Сталинский сокол

Музыканты и примкнувшие к ним пролетарии грянули припев. Пока он гремел, Марине в голову пробралась и вовсе озорная мысль. И как только на смену припеву пришел проигрыш, Марина стащила с себя накидку, бросила ее на рояль, вырвала из зубов пианиста папиросу, швырнула ее на пол:

– Это вам не лезгинка, товарищи, это новый пролетарский танец! Танцуют его так! Левой ногой растирают один окурок! Правой ногой – второй окурок! – за вторым Марина охотиться не стала, ограничилась окурком воображаемым. – А затем двумя ногами одновременно!

Она обеими руками подобрала юбку и выдала твист по полной. С таким задором стирая каблуки о пол, будто ей самой восемнадцать лет и нет ничего важнее на свете, чем этот танец.

Перед тем, как утесовцы и стахановцы грянули куплет, она успела звонко выкрикнуть:

– Товарищи! Танцуют все! Вперед, товарищи!

И это стало спусковым крючком. Искрой для напалма.

Джаз-банд вжарил проигрыш. И стахановцы ринулись в твист, как в омут с головой.

Товарищ Пичугина пританцовывала на одном месте и крутила не столько ногами, сколько иной, более весомой, частью тела. Товарищ Зезюлин исполнял что-то замысловатое с прихлопами, а ногами он скорее не растирал окурки, а вкручивал болты по стахановскому методу. Товарищ Сороковой заложил руки за ремень и, высоко подбрасывая ноги, крутился по часовой стрелке. Передовой грузчик Сатыбаев исполнял что-то сугубо восточное, выделывая руками над головой замысловатые пассы. У самой сцены наяривал вприсядку бритый наголо ударник в начищенных до блеска сапогах. Две стахановки в косынках, стоя напротив друг друга, отчебучивали твист настолько умело, будто этот танец известен им с пеленок, будто они танцуют его в каждый обеденный перерыв.

Гремел бесконечный проигрыш. В руках контрабасиста инструмент крутился, как юла. Саксофонист скакал по сцене кузнечиком. Скрипач взобрался на стул и самозабвенно пилил на скрипке… казалось, еще немного и он распилит ее пополам. Сидеть остался только пианист, да и то держался из последних сил. Он молотил по клавишам, крутил головой во все стороны, подпевая Утесову вместе с залом и то и дело подскакивал на стуле.

А стахановский твист набирал нешуточные обороты. Ударники веселились на всю катушку, на весь пролетарский размах. Завтра снова в забой, а сегодня – дрожи земля, стахановцы гуляют! Стоило только удивляться, как еще не опрокинули ни один из столиков. Даже товарищ Каганович аккуратно покачивал в такт головой, а товарищ Микоян Анастас Иванович барабанил по столу вилкой и ножом.

Веселье грозило перейти за дозволенный градус. Вот какой-то ударник уже рванул на груди рубаху…

И тогда Утесов скрестил над головой руки.

Джаз, покорный своему предводителю, как экипаж английского фрегата – капитану, мгновенно смолк.

На миг показалось, что остановила свое вращение планета Земля…

Пауза длилась секунду, не больше, а потом благодарные зрители заорали так, что в общем реве сгинули бы и звуки пароходной сирены.

– Прошу вас, – рядом с ней раздался голос маэстро.

– А? Что? – Марина обернулась. Утесов подал ей накидку, помог набросить на плечи.

– Всегда к вашим услугам, Мариночка, всегда, – прошептал маэстро ей на ухо и взял за руку.

Они вдвоем долго кланялись и выслушивали комплименты и слова благодарности вспотевших, как после перевыполнения плана, стахановцев. Марина то всматривалась в толпу, то косилась в сторону окон. Ответственные товарищи не сводили с нее взгляд, переговаривались друг с другом, а плотный лысеющий нарком внешней торговли даже аккуратно похлопал в ладоши. В общем гуле и криках Марине удалось расслышать обрывок их разговора, до нее донеслось что-то вроде: „Странно, я раньше эту песню ни разу не слышал“.

„Еще бы, ты и не доживешь до того, когда она будет написана“. Она разглядывала их обоих по очереди, задержала взгляд на Микояне. „А вот сосед твой по столику еще услышит ее, и не раз. Товарищ нарком путей сообщения и тяжелой промышленности переживет тебя надолго, он умрет вместе со страной, почти столетним старцем“. Соблазн немедленно открыть ответственным товарищам их будущее сгинул также быстро, как и пришел в уставшую, переполненную впечатлениями голову. Утесов поцеловал Марине руку и подвел ее к краю сцены.

– Как много девушек хороших, – донеслось ей вслед, когда она шла к своему столику. Умный Утесов понял, что сейчас публике нужна именно тихая, умиротворяющая лирика. Дабы успокоились.

Ей что-то говорили, спрашивали, но Марина только улыбалась в ответ и все смотрела перед собой, как на маяк, на голову мокрой нимфы в фонтане. Музыка и крики слились воедино, пол покачнулся, а колонна отъехала в сторону.

– Постойте, барышня, не спешите, – кто-то бесцеремонно обнял ее за талию, – посидите с нами.

Марина сначала не поняла, что происходит, и не стала оборачиваться, а просто попыталась вырваться, но от резкого движения едва не потеряла равновесие.

– Отпустите, – пискнула она и повернула голову. Ее держал молодой человек с короткими рыжеватыми волосами над высоким лбом и наглыми пьяными глазами.

„Где-то я его видела“, – Марина попыталась сосредоточиться, но тут же бросила эту затею. Время летело со скоростью не изобретенных еще сверхзвуковых самолетов и ждать она не могла.

– Мне надо идти, – прокричала она, пытаясь перекрыть звуки джаза.

– Подожди, красавица, не торопись. Давай с тобой выпьем, – улыбка у стахановца была очень неприятная, даже угрожающая. Назойливый „кавалер“ в белом костюме продолжал обнимать Марину одной рукой, а второй держал доверху наполненный бокал с красным вином.

– Прекратите сейчас же! – во весь голос закричала Марина. – Мне нужно идти, я не одна…

– Ну и что? – искренне удивился стахановец. – И что, теперь тебе выпить нельзя? Бери! – трясущейся рукой он сунул ей бокал с вином чуть ли не в лицо.

– Да пошел ты! – взвизгнула Марина. – Сам пей!

Она размахнулась и с силой врезала ударнику по щеке. Голова его мотнулась вбок, бокал наклонился, и Марина завизжала во весь голос. Накидка была безнадежно испорчена, по плечам и груди расползалось огромное бордовое пятно, холодные струйки потекли по спине за вырез платья. Музыка оборвалась, рядом кто-то охнул, вскрикнул и захохотал во все горло. Марина дернулась еще раз, потом еще. Но ее держали крепко, отвергнутый поклонник уже пришел в себя, он неторопливо повернулся к ней, и, кажется, что-то говорил, правда, за возобновившимся грохотом оркестра Марина не могла разобрать ни одного слова. Она завертела головой, пытаясь высмотреть в толпе хоть одно знакомое лицо и позвать на помощь, однако видела только чужие физиономии ударников и ударниц.