Коллектив авторов - Классициум (сборник)

И действительно – зачем?

Ей всё это совершенно ни к чему.

Она не собирается влезать в премудрости марсианской полевой археографии.

Разве у нее мало других дел?

Через неделю она спросила у отца, когда именно кланы начали распадаться на прайды: в эпоху Дуд или еще в эпоху Дон? Отец машинально ответил, что в эпоху Дон, разумеется. А потом сообразил, о чем именно его спросили, и проводил дочку недоуменным взглядом.

Еще неделю спустя Ольга осведомилась, чем ринхитская клинопись отличается от имперской. Папа почесал подбородок, почесал за ухом, почесал в затылке и хотел было увести разговор в сторону, но потом все-таки вспомнил, что у марсианских имперцев клинопись на порядок упростилась и стала доступна непрофессионалам, а у ринхитов ею владела лишь малочисленная каста писцов.

Еще через три дня она спросила насчет знаков сокращения в раннем иератическом полууставе. После двух попыток вспомнить, какой раздел марсианской палеографии содержит правильный ответ, отец честно признался ей: «Я вижу, Марс заинтересовал тебя всерьез…» И она столь же честно ответила: «Иногда меня забавляют всякие необычные штуки».

Еще через два она сделала свой первый перевод марсианского документа, выложенного в сети. И получила за него свои первые честно заработанные деньги! Когда-то, в эпоху «дикого» освоения Марса, черные археографы и маленькие экспедиции провинциальных музеев насобирали там множество манускриптов. Теперь это считалось тяжелым преступлением, и полевой археографией могли заниматься лишь крупные академические центры… да еще самая отчаянная мафия. Но те, первонайденные рукописи, часто оказывались до сих пор не расшифрованными. Музейщики и частные коллекционеры выкладывали их в сеть, обещая заплатить за перевод тому редкому энтузиасту, который хоть что-то понимает, скажем… в раннем иератическом уставе.

Это был календарь марсианского садовода из княжества Ринх…

А потом она получила письмо из марсианской фактории Королев. Если отбросить вежливость и приличия, там было сказано, что некто Антонов по ней соскучился. Ольга абсолютно равнодушно отнеслась к этому сообщению, разве только мучилась бессонницей три ночи подряд. Одно место в письме она выучила наизусть, прочитав послание… э э э… совсем небольшое количество раз: «Очень жалею, что должен был задержаться. У меня есть для тебя сказка, и ты ее получишь, когда к тому представится удобный случай. Не минет и пяти суток по вашему земному счету, как я доберусь до Земли, до Крыма, до одного чудесного дома на сваях».

Ей хотелось летать. Бог весть, почему.

Но поскольку полеты для зрелой и серьезной женщины – слишком легкомысленное занятие, она всего лишь недолго попрыгала на кровати, когда никто не мог увидеть ее за этим несколько необычным занятием.

Ольга хотела спросить кого-нибудь, почему сказочник не писал ей столь долго, но вовремя представила себе, что произойдет, если она задаст подобный вопрос папе… ой, вот не надо!.. или маме… э э э… она пообещает хранить всё в строгом секрете, а на другой день папа непременно поинтересуется, зачем ей понадобился Сергей Максимович Антонов. Нет. Ни в коем случае.

Вместо этого она спросила у сети, каким образом отвечают на послания, доставленные межпланетной связью. Ей ответили цифрой.

Первую минуту Ольга не верила своим глазам. А чуть погодя, начала кое-что понимать. Захотела узнать, сколько будет стоить, если заказывать переброску информации не с Земли, а с Марса.

Ох!

Да ведь он, надо полагать, влюбился. А влюбившись, рехнулся. Теперь его не вылечат ни за что. Вот беда-то…

Девочка, ведь ты уже совсем взрослая. И ты, разумеется, не станешь хлопать в ладоши, да?

Кстати, стоило подумать, как одеться к его визиту…

Он не явился ни через пять суток, ни через шесть, ни через семь. А на восьмые она ощутила, как в груди разливается пятно холода. Так быстро, как никогда прежде. Она успела дойти до матери, провести ладонью от горла до солнечного сплетения и сказать:

– Всё как-то уж очень быстро на этот раз.

…на десять секунд очнулась, когда реаниматор уже хотел объявить время смерти…

…еще на пять секунд…

– Папа, зови Антонова…

На самом дне беспамятства раскинулась серая страна. Там есть всё: облака, солнце, дома, деревья, холмы в чистом снежном наряде, клубящийся туман повсюду, море, вот только звуки там приглушены, а цветов нет совсем. Из-за тумана, наверное. Вместо цветов – оттенки серого. Зато как их много, сколь они тонки! В серой стране на великом и малом, на живом и неживом, на ярком и незаметном лежит печать покоя. И всё бы хорошо, только… холодновато в тех краях. Да-да, определенно, там стоит вечный вечер, и на тело нападает пронизывающий холод.

В серой стране иногда снятся сны. Только в снах возвращаются цвета. И только в снах звуки звонко звенят.

Ей снился сон, где она была хозяйкой замка в заповедном саду, но почему-то ей следовало покинуть свои владения.

Ажурная, воздушная постройка на зеленом холме у моря: стены серовато-желтого камня, барельефы с гербовыми щитами, мост, перекинутый через реку, где течет вода цвета старой меди, стрельчатые арки, башенки со шпилями, колоннады, донжон, грозно возвышающийся над всею постройкой, старые липы в замковом дворе, мозаичные полы… Целый мир. Ее мир.

Ольга с самого начала знала: её право на владение этой красотой не вечно, и рассталась с ним без споров. Взамен ей позволили приходить сюда и любоваться тем, что было покинуто. Стены. Башенки. Медная вода. Липы… С каждым днем замок становится всё более запущенным – ведь это память, а ее, в отличие от настоящего, нельзя ни подштукатурить, ни побелить, ни отреставрировать иным способом. Дорогие тебе приметы понемногу ветшают. Здесь обвалится лестничный пролет. Тут исчезнет шпиль. Там сквозь крышу прорастет трава, а потом и деревья пустят цепкие корни в каменную плоть. Ничего поделать нельзя. Замок медленно растворяется, его затопляют холодные туманы, и скоро она явится на старое место, а там уже ничего не осталось. Но она всё равно станет бывать там вновь и вновь, пока ее не оставит желание уходить оттуда. Тогда она останется там навсегда – в окруженьи клубящейся мглы.

…из серых туманов ее заставил вынырнуть знакомый голос. Ничто другое уже не заставило бы.

Когда она открыла глаза, тот самый голос уже смолк. Она жаждала напиться им, но вместо него зазвучал голос отца – весь в колючих орнаментах недоумения и раздражения:

– Решительно не понимаю, почему мне следует выйти. Я вообще что-либо перестал понимать! Ты появился, когда мы уже собирались связываться с тобой… девочка… она… она, конечно, зачем-то хотела тебя видеть. Какая-то фантазия, Сережа, я не понимаю. Решительно не понимаю! Но ты-то, взрослый мужчина, ты, скажи-ка мне, чего ради вбил себе в голову, что можешь вылечить ее? Что за бред!