Коллектив авторов - Классициум (сборник)

Нас остановили у колеса, велели ждать. Тетя Маша, задрав голову, всматривалась в какие-то пестрые лоскутки, развевавшиеся на тросах.

– Черт побери! – сказал Уткин. – Ведь они сигнализируют. Гм… Два красных, два голубеньких… Это значит «Мы на мели».

– Несчастные! – воскликнула Дарья Петровна, глядя вверх в лорнет.

– А вот другой знак выкинули, – указал веером Уткин. – Два пестрых, два белых… «Голодаем», что ли?

– К чему? – скорбно спросила Дарья Петровна.

– Какое «голодаем», там же у них ресторан! – возмутилась тетя Маша, и вдруг ее осенило: – Так, это надобно запомнить. Непременно интенданты проворовались.

– И вон – три пестрых, два синих. «Нет воды».

– Ох уж, я их проинспектирую, – с загадочным сладострастием прошептала тетя Маша.

– Или я совсем ослеп, или они подают сигнал «сдаемся без боя», – страшным шепотом отвечал ей Уткин.

– Разве это военный циолколет? – вдруг с опозданием удивилась тетя Маша. – Постойте! Военные у нас «Фельдмаршальша Кутузова» и «Полковница Репкина»! Они еще не пришли из Гельсингфорса, я точно знаю. Что же эта дура «Циолковская» сдается?! Кому?!

– К чему?.. – пожала плечиками Дарья Петровна.

– «Идем ко дну»… – растерянно прочитал Уткин по вывешенным на тросах циолколета тряпицам. – Да где ж тут дно?!

Тут мимо нас к мачте пробежала молоденькая механичка с кольцами троса на плече.

– Постой, сестрица! – задержала ее тетя Маша. – Ты ведь с этой мачты?

– С этой, вашбродие! За тросом послали, хотят стыковочный узел ближе к земле подтянуть.

– Что там у них происходит? Что за бордель?! То на мель сели, то сдаются! – Тетя Маша пробовала новые для себя раскаты генеральского голоса, и у нее получалось не хуже, чем у госпожи Шаляпиной.

Механичка подняла голову и проследила, на что указывал тетин перст.

– Так это, вашбродие, гвардейский экипаж стирку устроил, панталончики с рубашечками сушат, а вот корсетка! Не извольте пужаться!

Наверх мы поднимались молча, и каждый глядел в свою сторону.

Выйдя из кабинок, мы поползли вверх по лестницам. Вниз старались не смотреть. Довольно было и того, что незнакомая дама в шляпе с морковной ботвой и маленькими помидорчиками то и дело поглядывала, а потом с гордостью восклицала так, будто она одна тут, на мачте, понимала смысл слова «нервы»:

– Прямо у меня все нервы трещат!

Потом мы вошли в рукав. Он колыхался и доверия не вызывал. Степка тихонечко заскулил. Денщиха, напротив, бодрилась и, пользуясь возможностью, облапила Степку за талию. Тогда он стал попискивать, что означало: убери лапищи, бесстыжая, и в то же время не убирай, иначе я со страху помру.

Наконец все мы оказались в первой из корзин. Впрочем, «корзина», это так, слово с давних времен. На самом деле нижнее помещение, подвешенное к «Циолковской», было не из прутьев сплетено, а сколочено из досок и имело почтенные размеры – я думаю, шесть сажен на двенадцать. Нужный нам стереофотокинескопограф находился в торце и туда следовало пробираться по узкому коридору. Наконец мы вошли в комнатушку и уплатили за билеты мощной контролерше в ярко-красной кофте, стянутой старым офицерским поясом. Ее натертые свёклой круглые щеки соперничали колоритом с надписью на боку циолколета. Волосы грязно-серого цвета были жирно напомажены и взбиты в высокую прическу, увенчанную розеткой из гофрированной зеленой бумажки с аптечного пузырька. Степка загляделся на это великолепие.

Завитой мужчина в сюртуке салатового цвета и в соломенной шляпке с розами стал тыкать указкой на большой белый экран, где возникали виды городов и всякая архитектура, нагонявшая мысли о кладбище и надгробном ангеле. Сперва они были цветные и, хотя афиша обещала полное ощущение объема и своего собственного присутствия в этих нарисованных Афинах или Мадридах, ничего такого мы не заметили.

Вдруг на экране появилась фотоскопия, серая, как туманный день в столице, с нечеткими пятнами, одним большим и причудливым, другим маленьким. Было похоже, как будто кто-то огромный месил туман кулаком и оставил глубокие вмятины.

– Вот раскопки Помпеи! – докладывал мужчина. – Это пепел. Труп собаки и двое влюбленных, поза которых доказывает изумленным зрителям, что наши предки умели так же любить, как и наши потомки…

– К чему?.. – обреченно прошептала Дарья Петровна.

Раздался звук, нечто вроде того «дж-ж ж», которое издает возмущенная оса.

– А? Что? – спросил мужчина у незримого механика. – Отстаньте, сам знаю! Итак…

Следующая фотоскопия была, напротив, разноцветная и сильно смахивала на гору винегрета.

– Теперь взглянем на Везувий! Что может быть величественнее этой извергающейся картины природы? Дым валит из грандиозного жерла… из жерла валит… из грандиозного… Еще одно мановение волшебного жезла… Долго будешь копаться?.. И вот мы на берегу Неаполя! Трижды права пословица, говорящая: кто не пил воды из Неаполя, тот не пил ничего!

Тетя Маша, скучавшая в стереофотокинескопографе, потихоньку отодвинула черную занавеску и старалась в бинокль поглядеть вниз. Она готовилась инспектировать и выискивала недостатки. Вдруг она громко ахнула и вскочила.

Удержать ее было невозможно. Я поспешила следом, решив, что тетке стало не по себе, а Уткин застеснялся, да и неприлично мужчине преследовать женщину. Тут оказалось, что денщиха, сидевшая со Степкой в самом заднем ряду, преуспела в своих поползновениях – розовая Степкина куртка была расстегнута, а кружевная наколка сидела набекрень.

Дарья Петровна устремилась за мной – видимо, почуяла какой-то особенный соблазн для демонической женщины.

– Сеанс окончен! До свидания на острове Целебесе! – завопил нам вслед мужчина. – Среди местных нравов и поражающей обстановки!

В коридоре тетя Маша требовала «капитаншу этой галоши» и указывала пальцем на каракулевую шапку как на особый документ.

– Я генеральша Субалдеева! – восклицала она. – Немедленно! Ар-рестую! К чертовой матери!

Капитанша находилась в верхней корзине. Там было машинное отделение и пахло всякими омерзительными химическими веществами. Я слыхала, что в Америке пробовали делать аэростаты на ручной тяге, и огромный винт вращался усилиями целого взвода крепких мужчин. Но американки отказались от этой затеи, потому что аромат от взвода пыхтящих и обливающихся потом мужчин вынести совершенно невозможно. Хуже, кажется, только нафталин осенью, когда достают пальто и шубы.

Мы полезли наверх, совершенно не представляя, что потребовалось тете Маше от капитанши «Статской советницы Циолковской». Степку с денщихой, чтобы не путались под ногами, оставили в нижней корзине, хотя я и побаивалась за Степкину нравственность: страшен-то страшен, да денщихе ведь понравился! Опять же, воротничок с бантиком…