Журнал «Если» - «Если», 1998 № 09

В самом деле, зачем нужна технология (фабрики, машины, пушки и атомные бомбы) в мире, где Слово способно на большее? Но гораздо важнее еще одна особенность фэнтези — исключительно высокая роль отдельной личности, способность героя не только изменять ход событий вокруг себя, но и непосредственно влиять на судьбы мира. Для НФ, отметим, характерна вполне реалистическая убежденность в обратном. Ведь все мы знаем, что по материалистическим законам развития общества отдельно взятый человек не в состоянии что-либо заметно изменить в окружающем мире, где господствуют законы больших чисел. [17] Тем не менее немалая часть научной фантастики даже в ее классических образцах строится на личных достижениях одиночки, а в более позднее время практически вся остросюжетная НФ — это история героя, а не коллектива (Прим. ред.)

Можно перечислить еще множество характерных для фэнтези особенностей и приемов, однако для соответствующей идентификации произведения наличие полного «комплекта» этих характеристик вовсе не обязательно. Несоответствие же параметров F-мира окружающему нас реальному миру (которому, как правило, мир НФ в целом не противоречит) приводит к переносу действия произведений фэнтези в некие параллельные миры, живущие по другим законам. Или, в крайнем случае, в посткатастрофическое прошлое или будущее нашего мира. Во всех случаях типичным признаком фэнтези является средневековый, а точнее — псевдосредневековый антураж. Толкин в эссе «О волшебных сказках» объясняет это эскапизмом — бегством от действительности, попыткой уйти от неживого, машинно-конвейерного мира в идеализированный «золотой век», стремлением к возвышенной романтике прошлого. А поскольку вся достоверная история земной цивилизации подробнейшим образом описана и захронографирована, авторам приходится придумывать и использовать страны и времена, лежащие за пределами исторических хроник — говардовскую Киммерию или Британию времен короля Артура. Так рождаются карты новых земель и стран с кропотливо прорисованными географическими реалиями, с детально разработанными историческими, экономическими и этнографическими подробностями.

Надо признать, что есть некоторая одноообразность мирообразующих элементов и сюжетных ходов в фэнтези. С одной стороны, это следствие традиций рыцарского романа — одного из основных истоков жанра. С другой — к «F-стандартизации» ведет и развитие настольных и компьютерных ролевых игр на Западе. Появилась масса книг, написанных на основе игровых модулей (у нас из подобной литературы наиболее известен цикл «DragonLance» М. Уэйс и Т. Хикмена). В результате на рынок выплеснулось огромное количество безликих романов, представляющих собой всего лишь разного рода комбинации стандартных персонажей, типовых описаний и сюжетных ходов. [18] В свое время А Свиридов в своем «Малом типовом наборе для создания фэнтези» составил список этих штампов. (Прим. авт.) Что дает повод любителям и знатокам «строгой» фантастики демонстративно выказывать презрение к фэнтези, мотивируя это низким литературным уровнем большинства ее образцов. Впрочем, точно так же десяток лет назад маститые критики отказывали в праве называться литературой вообще всей фантастике, мотивируя это бездарностью большей ее части. Стоило бы напомнить, что в реалистической литературе откровенного хлама и конъюнктурных однодневок не меньше.

Несмотря на наличие в русской литературе прошлого века таких произведений, как «Руслан и Людмила», попытки современных фантастов обратиться к отечественному эпосу не увенчались успехом. Своеобразным суррогатом фэнтези стала лишь «городская сказка» — аналог западноевропейского мистического или «готического» романа. Родовой замок с привидениями заменился петербургской или московской коммуналкой, а на место отпрыска древнего дворянского рода вышел мечущийся интеллигент. Таким образом, от «Сна смешного человека» Ф.М. Достоевского через повести профессора Чаянова и произведения Булгакова ниточка дотянулась к «Альтисту Данилову» В. Орлова. Особняком, правда, стояли пьесы Евгения Шварца — блестящие образцы политической сатиры, замаскированные под лирические сказки.

Можно спорить о жанре повести «Понедельник начинается в субботу», но набор классических F-персонажей там более чем достаточен. А творчество Владислава Крапивина и его последователей можно рассматривать как особое направление, весьма близкое к фэнтези (в свое время его обозвали «пионерско-готическим романом»), но полностью с ним не сливающееся. В этом же ареале находились авторские сказки для детей В. Губарева, В. Каверина и иных авторов, время от времени мелькавшие в сборниках или периодике.

Кстати, то, что фэнтези непосредственно связана с героическим эпосом, подтверждает интересный эксперимент — небольшая повесть Льва Успенского «Шальмугровое яблоко», опубликованная в альманахе «Фантастика-72». Здесь присутствовал весь F-набор — неизведанные земли, древние боги, прекрасная принцесса, храбрые воины и отчаянная борьба с вражеским нашествием, возглавить которую должен скромный бухгалтер. Однако попытка создания героического эпоса на основе романтики национально-освободительных движений не увенчалась особым успехом, хотя и не пропала бесследно. Впрочем, еще в белорусских сказках словом «ваукалака» обозначался не просто волколак, а повстанец-оборотень…

Грянули новые времена, а вслед за ними к нам ворвалась зарубежная F-классика. На ее знамени было начертано имя Толкина. Надо сказать, что «Хоббит» был переведен и издан еще в 1976 году, а в 1982-м вышла первая часть «Властелина Колец». Чуть позже появились два романа из трилогии Мэри Стюарт «Полые Холмы», а начиная с 1990 года издательства поставили западную фэнтези на конвейер. Качество переводов вызывало у читателей скрежет зубовный. Но за одно мы должны быть благодарны: в первую очередь нам предложили классику — от Роберта Говарда до Урсулы Ле Гуин и от Роджера Желязны до Майкла Муркока. А что говорить о плодовитой тетушке Нортон и всяких прочих Линах Картерах и Джорджах Г. Смитах!

Возможно, именно поэтому появление первых отечественных образцов «классической» фэнтези прошло почти незаметным. Впрочем, их и было-то немного: «Оборотень» Н. Ютанова, «Альбом Идиота» А. Столярова, «Золотые крылья дракона» А. Больных, «Крылья гремящие» С. Иванова, «Белая Дорога» С. Вартанова да немного рассказов С. Логинова. Кроме того, большинство этих произведений, несмотря на хороший литературный уровень, все же явно были вторичными.

А затем волна переводов «с американского» накрыла нас с головой. На каких-то два-три года отечественная фантастика просто перестала существовать. Точнее, ушла в глубокое подполье: в письменные столы многочисленных старых и молодых авторов, под «зарубежные» псевдонимы и в отдельные сборнички, время от времени выпускаемые каким-нибудь периферийным изданием. И что характерно — значительную часть немногих произведений, вышедших в 93–94 годах, составляла именно фэнтези. Так, в двух харьковских сборниках «Перекресток» вышли первые вещи Генри Лайона Олди (в миру известного как Дмитрий Громов и Олег Ладыженский). И если повесть «Витражи Патриархов» еще можно было отнести к НФ (патрульный корвет и бластеры), то романы «Живущий в последний раз» и «Сумерки мира» представляли собой явную фэнтези.