Геннадий Прашкевич - XXII Век. Сирены Летящей

Зато я сделал еще одно весьма интересное открытие: кора планеты содержала неимоверные концентрации полуторных окислов железа и марганца. То есть даже древнейшая атмосфера Ноос содержала в себе огромное количество кислорода. Это подтверждалось и полным отсутствием разрушения коренных пород – ни кварцитовидных песчаников, ни глин, превращенных в кристаллические сланцы, здесь не было…

Размышляя над своими открытиями, я невольно пришел к парадоксальной гипотезе, которую и высказал Конвею; планета Ноос всегда была необитаемой!

Конвей, выслушав меня, просто рассмеялся:

– А сирена?

– Я не нашел ничего, что подтвердило бы факт ее возникновения именно на Ноос.

– А споры? Я склонен их считать производным сирены.

Я знал, какой эффект могут произвести мои слова, но вытянувшиеся лица Франца и Дага превзошли мои ожидания:

– Я запрашивал результаты анализов, проделанных автоматами на боте. Все говорит о том, что еще триста-четыреста лет назад на Ноос не было ни спор, ни твоей, Даг, сирены!

Мои предположения, разумеется, требовали тщательной проверки. По приказу Морана Конвей и я часами сидели над образцами, пытаясь понять – откуда на Ноос столько свободного кислорода? На Земле, например, его существование можно целиком приписать фотолизу воды зелеными растениями. Не существуй этого процесса, кислород в короткое время был бы съеден дыханием животных и окислением минералов. Поэтому на планете, лишенной жизни, должен был существовать свой, совершенно особенный механизм, препятствующий исчезновению кислорода.

Я вновь и вновь повторял автоматам задание. Но их выводы оставались прежними – жизни на Ноос не существовало и не могло существовать. Только дневная поверхность планеты несла в себе некоторые количества таинственных спор, упорно не оживающих ни в каких питательных средах. Возраст этих спор колебался все в тех же пределах – триста-четыреста лет… Нелепо! Ни одно существо не может появиться на планете сразу и в такой форме!..

– Теоретически, – заявил Конвей, – конечно, возможно развитие какой-то одной формы. Но обычно природа создает целую цепь живых существ, каждое из которых годится в пищу тому или другому.

– Но ведь твои сирены – автотрофы. Они используют в качестве пищи неорганику. Может быть, это каким-то образом повлияло на столь странное однообразие?

– Нет, – покачал головой Конвей. – Даже автотрофы не могут существовать сколько-нибудь длительно без помощи грибов и бактерий.

– А пятьсот лет?.. – спросил Моран. – Можно пятьсот лет отнести к понятию "сколько-нибудь длительно?"

Конвей опять покачал головой:

– Надо искать. На Ноос должны быть по крайней мере еще какие-то виды сирен.

Конвей был прав. Следовало искать.

Но если Ноос и впрямь была заселена совсем недавно? Ведь существовала в свое время теория панспермии – случайного или преднамеренного разноса живого по всей Вселенной… Причем разнос этот мог быть действительно преднамеренным, по приказу, например, некоей разумной цивилизации.

Тогда, может быть?..

Когда назрел этот вопрос, Моран получил право увести нас с планеты. Но Моран этого не сделал. Он не мог уйти с порога, за которым только-только начало приоткрываться нечто неведомое. Так, наверное, не мог повернуть вспять свои корабли адмирал Беллинсгаузен, впервые увидевший ледниковые щиты Антарктиды.

И мы нашли сирен.

Издали их колония походила на осеннюю рощицу – голые, бурые стебли… Но стоило нам приблизиться, как плоские листья, до этого вяло обвисавшие вдоль стеблей, тревожно приподнялись, преобразив голую рощицу в непроходимые заросли.

– Один лист! – умолял Конвей Франса. – Мне нужен только один лист! При таком изобилии это же ничто, Франс!

Моран был неумолим:

– Мы не имеем права причинять вред ничему живому. Подожди, пока не станет ясна природа сирен.

– Но ведь мы не приблизимся к разгадке, разглядывая их со стороны. Мне нужен хотя бы лист!

– Нет!

Когда Летящая повисла над горизонтом и длинные тени от скал поползли к воде, я вышел на берег. Голые камни уходили в воду, вытягивались цепочками, показывая над волнами свои источенные водой гребни. Что-то тревожное было в катящихся по горизонту тучах, в самом плоскогорье, в вялых стеблях сирен, в кровавых бликах, мечущихся над океаном.

– Гомер!

Я поднял голову.

– Гомер!

Кричал Конвей. И, как мне показалось, кричал со стороны зарослей.

Тишина, прерываемая до этого лишь шорохом наката, вдруг наполнилась торопливой перекличкой сирен.

– Гомер!

Теперь меня звал Моран. Он бежал по берегу, сверху, от танка, и махал мне рукой:

– Где Даг?

Лицо Морана поразило меня. Оно осунулось, посерело, глаза были широко раскрыты. И он торопливо повторил:

– Где Даг?

Я неуверенно указал в сторону колонии:

– По крайней мере голос доносился оттуда… Но что случилось?

– Он ушел, не предупредив меня. И он взял с собой препарировальный нож!

– Даг! – крикнул я, поворачиваясь в сторону колонии.

Однообразно торопливая перекличка сирен была ответом…

– Даг!

Скрипучая нота выделилась из общего фона, но это не был голос Конвея…

– Он там! – с неожиданной уверенностью выкрикнул Моран и потянул меня за руку. Камни крутились под ногами, с океана несло соленой сыростью, но мы не замечали ничего, бежали, прыгая с камня на камень, и вдруг сразу остановились.

Сирены корчились.

Выстилая по камням плоские листья, они горбились, как худые коты. Потом над горбами вспухли клубы белесоватого тумана, какой бывает над открытыми склянками концентрированных кислот. Лениво клубясь, этот туман поднимался над листьями и вдруг начал медленно выпадать наземь нежными хлопьями, плотно окутывая бесформенную фигуру, шевелившуюся под дугами воронкообразных стеблей.

Холм, образованный хлопьями, уллотнялся, менял цвет. Он походил теперь на студенистую массу, внутри которой продолжались толчки и движения… Не сговариваясь, мы шагнули ближе и, когда студенистая масса стала почти прозрачной, увидели, что там, внутри, в дымчатых и медленных токах, в полном молчании, как в совсем ином мире, бьется Конвей. Я уверен, что он тоже увидел нас, потому что в глазах его отразились страх, изумление, растерянность. Но в этот момент прозрачное желе прекратило свои превращения и будто оледенело.

Теперь я должен напомнить читателям один опыт, хорошо известный тем, кто имел дело с микроскопом и хотя бы однажды заглядывал в удивительный мир амеб.

Двигаясь в капле воды, амеба сталкивается с другой, более мелкой, и начинает ее окружать своими длинными ложноножками. Меньшая амеба, естественно, вырывается, но агрессор крепко держит ее. Тогда тело жертвы начинает вдруг удлиняться, пока в самом узком месте не происходит разрыв. Счастливый обрывок жертвы удирает от хищника, а тот в это время заливает плазмой то, что успел заглотить. Вид у хищника спокойный. Не торопясь, плывет он в своей миниатюрной вселенной, и в это время проглоченный кусок амебы приходит в себя. Он мечется внутри противника, в его протоплазме. Больше того, собрав все силы, он прорывает наружную поверхность противника и вновь оказывается на свободе. Ошеломленный хищник бросается в погоню, но жертва начеку… На этом схватка заканчивается, и амебы вновь плывут в странных водоворотах их странного мира…