Вадим Собко - Звёздные крылья

Никто не сказал ни слова.

— Отлично, — заметил лейтенант. — Можете убираться на все четыре стороны, вы мне не нужны. А вас, — обратился он к Берг, — я попрошу следовать за мной…

Четыре дня спустя Любовь Викторовна Берг очутилась в Киеве. Плечи ее туго облегала новенькая форма войск СС. Правда, никаких знаков отличия, указывающих на новое звание Любови Викторовны, не было ни на воротнике, ни на погонах, но фрау Берг осталась к этому равнодушна. Она не сомневалась, что для такого надежного и проверенного агента, как она, фашисты, безусловно, не поскупятся на звание.

По приказу своего шефа Любовь Викторовна немедленно выехала на завод, где она прежде работала и где произошло «это несчастье». Огромные коробки цехов были теперь пусты и безлюдны. Там, где некогда тихо шумели, обрабатывая блестящий крепкий металл, станки, зияли дыры в бетонированном полу и торчали болты креплений. Зеленая повилика уже успела подняться на стены цехов. Тоскливая тишина стояла над корпусами. Любови Викторовне на миг стало не по себе… Да, нужно обладать нечеловеческой силой, чтобы за такой короткий срок поставить весь завод на колеса. Об этой-то силе и думала Берг, и радости эта мысль ей не принесла.

Впрочем, долго раздумывать не пришлось. Дорога ее уже определилась точно: заодно с Гитлером — победа или могила… Иного выхода не было.

Вернувшись в Киев, Любовь Викторовна доложила обо всем увиденном своему шефу. Тот выслушал ее и гадко выругался.

— Так всегда! — негодовал шеф. — Вагоны с арестованными они оставляют, а предприятия вывозят!.. Ни одного завода мы еще толком не захватили… Какое-то проклятье! Но ничего! Мы свое возьмем! А вот что делать сейчас? Ума не приложу! Всему миру должно быть известно, что работает не только Киевский институт стратосферы, но и завод. Да, да! Работает на нас, на империю, черт побери!

— А разве институт работает? — недоумевающе спросила Берг.

— Идиотка! — гаркнул шеф. — Он работает так же, как ваш завод… Но он должен работать и будет работать, иначе нам с вами цена ломаный грош. Ясно?

— Ясно, — ответила Любовь Викторовна, хотя ей было совсем не ясно, как может начать работу завод, если в цехах нет ни одного станка. Но она поняла, что вопросы неуместны, и промолчала.

— Завтра в двенадцать приходите сюда, — приказал ей шеф. — Я познакомлю вас с человеком, для которого вы будете работать. Лучше всего, конечно, было бы забросить вас за линию фронта, но…

Он мельком взглянул на Любовь Викторовну, увидел, как сразу побледнело ее лицо, и пренебрежительно усмехнулся.

— Что, не хочется встречаться со старыми знакомыми? Правильно, вас там слишком хорошо знают, хотя в той сумятице, которая царит в тылу наших противников, вас все равно не поймали бы. Но рисковать вами мы сейчас не будем, для вас найдется более важная работа. Итак, до завтра. Будем начинать ваши новые знакомства.

— Могу я спросить с кем?

— Завтра узнаете, — отрезал шеф. — Все. Можете идти. Проклятье! — выругался он уже без всякой видимой причины.

Любовь Викторовна вышла из гестапо, чувствуя себя разбитой. Упоминание о переходе через линию фронта было настолько страшным, что она до сих пор не могла унять дрожи в коленях. О такой перспективе и подумать нельзя было без содрогания.

Медленно шла она по Владимирской улице, оглядываясь на встречных и поражаясь смене, произошедшей здесь за короткое время. Попадавшиеся ей навстречу люди, хмурые, сосредоточенные, шли торопливо, стараясь поскорее скрыться в подъездах. За разбитыми витринами магазинов виднелась удручающая пустота.

Улицей Ленина Любовь Викторовна спустилась на Крещатик и долго стояла, уставясь на развалины. Удивительно! Как можно было так быстро превратить высокие дома в горы рваного бетона и битого кирпича!

Пробираясь через обвалы, она вышла на Бессарабку я остановилась, увидя прямо перед собой небольшую группу людей. На балконе второго этажа стояла полная краснолицая женщина: она рвала и бросала на улицу облигации советских займов, а несколько фотографов, стоящих на тротуаре, увековечивали это историческое событие.

Любовь Викторовна пожала плечами и заторопилась домой. Ее покоробило от этого зрелища. Поймала себя на том, что не очень-то верит в победу фашистов, но сразу же, испуганно оглянувшись, будто кто-то мог подслушать ее, отбросила эту мысль, как бы втоптала ее в землю и растерла, как окурок, каблуком, чтоб никогда больше ничего подобного не могло прийти ей в голову. Жизнь Любови Викторовны Берг зависела от победы фашистов — значит, ни тени сомнения!

Ей было очень неуютно в этом разрушенном, голодном, но по-прежнему красивом городе. Она вышла на бульвар и медленно, ни о чем не думая, шла под высокими каштанами. Ее обгоняли военные немецкие машины, встречные солдаты отдавали ей честь, а она все шла и шла, не узнавая Киева. В Ботаническом саду теперь ютилось много бездомных. В укромных уголках появились домишки, наспех сколоченные из разбитых ящиков, походивших на собачьи конуры. Зачем было располагаться здесь, когда весь Киев был пуст и можно было занять под жилье любое помещение, Любовь Викторовна не могла понять.

Наконец, добралась она до своей квартиры. Впрочем, назвать ее своей можно было с большой натяжкой. Комендант большого дома по улице Ленина, где расположились теперь сотрудники гестапо, указал ей пустую квартиру, откуда давно уже эвакуировались на восток прежние хозяева, и Любовь Викторовна заняла ее, как нечто принадлежащее ей по праву.

В трех больших комнатах стояла мебель, остались мелкие вещи, библиотека. Берг не раз пыталась представить себе, кто тут жил до нее, какими они были, подлинные хозяева этой квартиры.

В тот день, сентябрьский, теплый, она долго сидела у растворенного окна и смотрела на улицу. Прямо против ее окон, внизу, какой-то частник уже успел открыть комиссионный магазин. Странно изменился Киев, только каштаны выглядели по-старому — стояли они вдоль улицы Ленина, сильные, непобедимые, уверенные в своей могучей медной красоте.

Сумерки уже опускались над городом. Тьма становилась непроглядно густой. Изредка прорезал ее свет автомобильных фар, и снова тишина, неподвижность. Комендантский час…

Но было что-то неуверенное в этой тишине и покое. Казалось, где-то под землей, глубоко в подполье, уже пришли в движенье невидимые, но неумолимые и несокрушимые силы. Любовь Викторовна знала, что это только игра нервов, но все же поспешила затворить окно и лечь. Так оно спокойнее.

На следующий день, ровно в двенадцать, она снова стояла в кабинете своего шефа. За столом сидел седой худощавый человек, с сухим хищным лицом, тонкими, плотно стиснутыми губами и водянистыми, глубоко запавшими глазами. Руки он положил перед собой на стол, и Любовь Викторовну поразили длинные нервные пальцы с опухшими от болезни суставами.