Нил Стивенсон - Анафем

Женщина из оцепления крикнула: «Фузея!» Это жутко архаичное ортское слово означает длинноствольное огнестрельное оружие. Товарищи по обе стороны от женщины разом повернулись к ней спиной и принялись оглядывать противоположные концы площади. Остальные, впрочем, поступили более естественно, то есть посмотрели туда же, куда и женщина. Взобравшийся на грузотон гытос целил в нас из длинноствольного ружья. Женщина, крикнувшая: «Фузея!», прыгнула вперёд, подняла руки и колесом вкатилась на крышку мусорного бака. Оттуда она прыгнула в сторону, сделала кувырок, оттолкнулась ногой от питьевого фонтанчика — и вот она уже возле чахлого деревца. Ухватившись за ствол, женщина крутанулась вокруг него, вскочила на скамью и на мгновение исчезла в кучке пешеходов. Когда я увидел её снова, она со всех ног бежала к стрелку. В следующий миг она вновь сменила курс и юркнула за киоск. Таким образом, она быстро приближалась к человеку на грузотоне. Тот никак не мог в неё прицелиться. Я бы на его месте не спустил курок даже для спасения собственной жизни, настолько захватывающей была эта акробатика.

Кто-то выстрелил, но не гытос на грузотоне и не главарь рядом со мной. Трудно было сказать, откуда долетел звук: его эхо отразилось от всех домов на площади. У меня подкосились ноги.

Что-то нехорошее происходило с главарём гытосов: человек в красной майке воспользовался секундой замешательства, чтобы его обезоружить.

Женщина, выделывавшая акробатические трюки, приблизилась к гытосу на грузотоне, который растерянно вертел головой, пытаясь понять, откуда стреляли.

Грянул второй выстрел. Ружьё выпало из рук неудавшегося снайпера и со звоном ударило о мостовую. Женщина перестала выделывать трюки, перешла на бег и прямой наводкой ринулась к ружью.

— Фузея! — крикнул юноша в красной майке, указывая на канал. И вновь стоящие по бокам от него повернулись в противоположные стороны. Через мгновение я увидел то, на что указывал юноша.

За каналом стояла брошенная продуктовая тележка — её владелец благоразумно сбежал. Тележка с её цветными флажками служила укрытием для трёхколёсника. Один человек был за пультом управления: Ганелиал Крейд. Второй на пассажирской платформе: Юлассетар Крейд. Он держал ружьё. Юлассетар заорал, обращаясь к стрелку на грузотоне:

— Первый выстрел был нужен, чтобы ты замер. Второй — чтобы тебя обезоружить. Про третий объяснять будет некому. Руки! Руки!

Гытос поднял руки: одна из них была изуродована и в крови.

— Проваливай! — заорал Юл и поднёс ружьё к плечу.

Гытос ссыпался с грузотона, несколько раз перекатился по мостовой, вскочил и побежал.

— Эй, Раз, надо линять! — крикнул Юл. — Вы, в красных майках, не знаю, как к вам обращаться, если хотите, давайте с нами. Подозреваю, что вам не меньше нашего хочется отсюда убраться.

С площади через канал был перекинут мост. Гнель направил трёхколёсник туда. Кольцо красных футболок расступилось. Гнель, опасливо поглядывая на них, подъехал ко мне и затормозил. Я не очень-то мог двигаться. Юл наклонился, ухватил меня за ремень и втащил в трёхколёсник, как бесчувственного туриста на плот. Теперь в крохотной машинке стало совсем тесно. Гнель осторожно свернул в улицу. На нём были подключённые к жужуле наушники. Видимо, Самманн передавал ему указания, куда ехать.

Красные футболки рысью двинулись по бокам и сзади от нас. Видимо, они сочли разумным предложение Юла как можно скорее покинуть город. Как только стало ясно, куда мы едем, искводисты ускорили бег, вынуждая Гнеля прибавить газ. Скоро они уже неслись со спринтерской скоростью. Мы в несколько минут покрыли милю и оказались в районе складов и железнодорожных путей, менее оживлённом, чем центр Старого Махща. Здесь почти свободно могли продвигаться мобы и даже кузовили. Два как раз вынырнули из ниоткуда и чуть нас не переехали: машины Юла и Гнеля. Ими управляли Корд и Самманн.

Красных футболок (как мы узнали позже) было двадцать пять. Мы как-то запихнули их в два кузовиля и трёхколёсник. Я никогда не видел, чтобы люди сидели так тесно. Несколько человек ехали на крыше Юлова кузовиля, сцепившись локтями, чтобы не упасть.

Корд держалась молодцом, хотя явно не ожидала, что ей придётся везти таких пассажиров. По дороге она то и дело испуганно поглядывала на меня.

— Всё в порядке, — сказал я. — Это инаки; их, наверное, призвали. Не знаю, из какого матика. Очевидно, он специализируется на искводо, может, даже отпочковался от Звонкой долины…

За спиной искводист со смехом перевёл мои слова на орт. Грянул хохот.

Я смутился. Ужасно. До ощущения горячей грязи на макушке.

Они были именно что из Звонкой долины. Я хотел обернуться к ним, но что-то мешало. Ощупью я определил, что сидящие сзади долисты в три руки прижимают мне к щекам и затылку комья окровавленной марли. Порезы! Я совершенно про них забыл. Корд напугали не чужаки, набившиеся в её кузовиль, а мой вид.

Почти всё это время я испытывал не те чувства, какие следовало. В начале, когда на меня напали два гытоса, я испугался. Правильно испугался. Оттого и побежал. Затем я убедил себя, что как-нибудь вывернусь. Убегу по улицам или по каналу. Уговорю Ларо, докажу свою правоту. Полиция успеет вовремя. Как раз когда я потерял всякую надежду, появились долисты. Дальше всё было страшно увлекательно, почти пьяняще. Я пролетел этот отрезок времени на каком-то химическом кайфе: реакции тела на травмы и стресс. Минуту назад я преспокойно заключил Корд в объятия, почти не заметив, что пачкаю её кровью.

Однако через несколько минут в машине я распался. Все травмы начали посылать сигналы в мозг, как солдаты на перекличке. То полезное наркотическое вещество, которое железы вбросили в кровь, больше не действовало. Наступила ломка, как будто подо мною открыли люк. Я превратился в дрожащий, хнычущий, корчащийся от боли комок нервов.

Через двадцать минут Самманн вывез нас левый берег реки; она текла с гор и впадала в Старо-Махщский рукав фьорда. Когда-то здесь была широкая песчаная полоса, потом её застроили чередой промышленных предприятий, которые теперь лежал и в развалинах. В одном её конце располагалась лодочная станция и лужайка для пикников с парой вонючих уборных. Мы подъехали к лужайке, распугав отдыхающих. Меня вынесли из кузовиля и уложили на стол для пикника, застелив его спальниками для мягкости, а сверху брезентом, чтобы не испачкать спальники тем, что из меня вытекало. Юл открыл аптечку; как всё у него, она была не купленная, а собранная из подручных материалов. В большой плотный полипак он насыпал порошка из полипластовой трубочки: соль и бактерицид, и залил их двумя галлонами водопроводной воды. Получился стерильный физиологический раствор. Юл сунул пакет под мышку и надавил, так что в меня ударила струя раствора. Выбрав рану, он полосовал её струёй, пока я не начинал орать, и ещё секунд тридцать потом. Гнель двигался вслед за Юлом. В руках у него было что-то сильно пахнущее; когда он принялся за мою рассечённую бровь, я понял, что это тюбик обычного клея, каким приклеивают к чашке отбитую ручку. Раны, которые нельзя было заклеить, он залеплял фибергласовой упаковочной лентой. В какой-то момент суура из Звонкой долины принялась тыкать в меня иголкой, за которой тянулась леска из Гнелевой коробки с рыболовными снастями. После того как рану заклеивали, залепляли или зашивали, кто-нибудь в красной футболке замазывал её вазелином и накрывал чем-то белым. Потом некий фраа, очевидно, массажист, промял меня всего руками, не сказав даже: «С твоего позволения». Он искал сломанные кости и внутренние кровоизлияния. Если моя селезёнка не порвалась раньше, она точно была порвана к тому времени, как долист переключился на печень. Его вердикт: лёгкое сотрясение мозга, три сломанных ребра, винтообразный перелом плечевой кости, два сломанных пальца и я, вероятно, некоторое время буду мочиться кровью.