Нил Стивенсон - Анафем

Ороло махнул рукой на северо-восток.

Горный кряж, уходящий в том направлении, зимой скрывали облака, летом — пыльное марево. Однако сейчас была осень. Несколько недель стояла жара, но на второй день аперта резко похолодало, так что мы уплотнили стлы до зимней толщины. Два часа назад, когда я входил в президий, бушевала буря, но пока я поднимался по лестницам, шум дождя и града постепенно стихал. К тому времени, как я разыскал Ороло наверху, от бури остались только редкие капли, несущиеся в потоке воздуха, словно космическая пыль, да белая пена градин на каменных плитах. Мы были почти в облачном слое. Небо обрушилось на горы, как море на скалистый мыс, и в полчаса растратило свою холодную энергию. Облака рассеивались, но небо не светлело, потому что солнце уже садилось. Ороло зорким взглядом космографа приметил на склоне горы светлую полоску. Когда он на неё указал, я подумал сперва, что в какой-то высокогорной долине град посеребрил ветки деревьев. Но пока мы смотрели, свет приобрёл более тёплый оттенок. Полоска становилась шире и взбиралась по склону. Деревья, ранее изменившие цвет, теперь вспыхнули огнём. Это был луч солнца, пробившийся в разрыв туч далеко на западе.

— Вот красота, которую я хочу тебе показать, — сказал Ороло. — Главное, чтобы ты видел и любил красоту прямо перед собой, иначе у тебя не будет защиты от уродства, подступающего со всех сторон.

Такие поэтически-сентиментальные высказывания были совершенно не в духе фраа Ороло, и я от удивления даже не задумался, что он имел в виду, говоря об уродстве.

По крайней мере я понял, что он хотел мне показать. Свет наливался оттенками алого, золотого, жёлтого и оранжево-розового. За несколько секунд он зажёг стены и башни милленарского матика таким сиянием, что, будь я богопоклонником, я бы назвал его священным и увидел в нём доказательство существования бога.

— Красота пробивается, как луч сквозь облака, — продолжал Ороло. — Твой глаз её различает, когда она касается чего-то, способного её отразить. Однако умом ты знаешь, что свет исходит не от башен и гор. Разум говорит тебе, что нечто светит из иного мира. Не слушай тех, кто говорит, будто красота в глазах смотрящего. — Ороло подразумевал фраа из Нового круга и реформированных старофаанитов, но теми же словами Фелен мог бы предостерегать юного фида, чтобы тот не поддавался на демагогию сфеников.

Свет ещё минуту озарял самый высокий парапет, затем погас. Внезапно всё вокруг стало тёмно-зелёным, синим и фиолетовым.

— Сегодня будет хорошая видимость, — сказал Ороло.

— Мы останемся?

— Нет, надо спускаться. Ключник уже и так будет нас ругать. Я схожу за своими записями.

Ороло торопливо ушёл прочь, и я на какое-то время остался один. Неожиданно я увидел над горами маленький рассвет: луч, невидимо бьющий через пустое небо, наткнулся на тончайшие перистые облачка, и они вспыхнули, как брошенные в огонь комки шерсти. Я посмотрел на тёмный концент и не почувствовал желания спрыгнуть. Красота даст мне силы жить. Я подумал о Корд, о её красоте, о вещах, которые она делает своими руками, о том, как она держится, о чувствах, пробегающих по её лицу, когда она думает. В конценте красота чаще всего заключена в теорических построениях — это та красота, которой добиваются упорным трудом. Красота есть в нашей музыке и зданиях всегда, даже если я её не вижу. Ороло нащупал нечто очень важное: видя красоту, я ощущал себя живым, и не только в том смысле, в каком вспоминаешь, что ты живой, ударив себя по пальцу молотком. Скорее я чувствовал себя частью чего-то. Что-то пронизывало меня такое, к чему я по самой своей природе принадлежу. Это разом прогоняло желание умереть и намекало, что смерть — ещё не всё. Я понимал, что до опасного близко подошёл к территории богопоклонников. Однако если люди могут быть так прекрасны, трудно удержаться от мысли, что в них живёт отблеск мира, увиденного Кноусом в разрыве туч.

Ороло ждал меня на верхней площадке лестницы. Прежде чем начать спуск, он ещё раз оглядел начавшие проступать звёзды и планеты, словно дворецкий, пересчитывающий ложки. Мы спустились в молчании, светя себе под ноги сферами.

Как и предсказал Ороло, ключник, фраа Гредрик, ждал нас возле решётки. Рядом с ним стоял кто-то поменьше ростом и постройнее. Спускаясь по аркбутану, мы увидели, что это начальница Гредрика, суура Трестана.

— Кажется, нас ждёт епитимья, — сказал я. — Что доказывает твою правоту.

— В чём?

— В том, что ты говорил про подступающее со всех сторон уродство.

— Думаю, тут нечто иное, — сказал Ороло. — Нечто экстраординарное.

Мы вошли в каменный купол, и Гредрик с грохотом опустил за нами решётку. Я глянул ему в лицо. Я думал, он сердится, что мы заставили его ждать, но дело было в чём-то другом. Ключник явно нервничал и хотел поскорее отсюда убраться. Мы смотрели, как он возится с ключами. Пока он запирал замок, я глянул на унарский купол, потом на центенарский. Обе решётки были опущены. Получалось, что звездокруг вообще закрыли. Лишняя предосторожность на время аперта?

Я ждал, что Гредрик уйдёт, чтобы суура Трестана нас распекла. Однако он посмотрел мне в глаза и сказал:

— Идём со мной, фид Эразмас.

— Куда? — спросил я. Ключник обычно не обращался к нам с такими просьбами. Это была не его работа.

— Куда угодно, — ответил он и кивнул на ведущую вниз лестницу.

Я покосился на Ороло. Тот пожал плечами и тоже кивнул. Тогда я взглянул на сууру Трестану, но она лишь с преувеличенным терпением посмотрела мне в глаза. Ей не так давно исполнилось сорок, и выглядела она скорее привлекательно. В миру такая энергичная женщина пошла бы в коммерцию и пробилась в иерархию фирмы. В первые месяцы на новой должности она раздала множество епитимий за мелкие проступки, на которые её предшественник закрыл бы глаза. Старшие инаки уверяли меня, что все новые инспектора так себя ведут. Я был уверен, что она назначит нам с Ороло епитимью за опоздание, и не смел уйти, пока она это не сделала. Однако теперь стало ясно, что она пришла за чем-то другим. Поэтому я, кивнув ей и Ороло, начал спускаться по лестнице. Фраа Гредрик двинулся следом за мной.

Когда Трестана решила, что мы с Гредриком отошли достаточно далеко, она принялась что-то тихо говорить Ороло — уверенно и без пауз, как заготовленную речь.

Ороло ответил не сразу, и по голосу было слышно, что он на взводе. Он что-то отстаивал, и не спокойным тоном, как в диалоге. Что-то его расстроило. Из этого я понял, что суура Трестана не назначила ему епитимьи. Наказание надо принимать смиренно, если не хочешь получить вдвое и вчетверо. Ороло говорил о чём-то более важном. И суура Трестана явно велела Гредрику меня увести, чтобы поговорить с ним без свидетелей.