Нил Стивенсон - Анафем

— Итак, возвращаясь к твоей беседе с мастером Флеком. Ты хочешь меня убедить, будто проверял, не прошла ли по ту сторону тысяча лет за наши десять?!

— А почему бы и не проверить? — Тут у него стало такое лицо, будто он хочет что-то сказать. Хитроватое. Я не стал дожидаться и спросил сам:

— О. Это как-то связанно с твоими россказнями про бродячий десятитысячелетний матик?

Когда мы были совсем юными фидами, Ороло как-то поведал, будто прочёл в хронике такую историю: однажды где-то в земле открылись ворота, вышел инак и объявил себя десятитысячелетником, отмечающим аперт. Это было смешно, потому что иначество в нынешней форме существовало (на тот момент) три тысячи шестьсот восемьдесят два года. Мы решили, что Ороло рассказал свою байку с единственной целью: проверить, слушаем ли мы урок. Однако, возможно, он подводил нас к чему-то более глубокому.

— За десять тысяч лет, если взяться, можно многое успеть, — заметил Ороло. — Что, если ты нашёл способ разорвать всякую причинную связь с экстрамуросом?

— Но это, прости, полная чушь! Ты их чуть ли не в инкантеры записал.

— И всё же, в таком случае матик становится обособленной вселенной и время в нём больше не синхронизировано с остальным миром. И тогда возможен разрыв причинно-следственных областей…

— Отличный мысленный эксперимент. Я понял. Спасибо за кальк. Только скажи: ты ведь на самом деле не ждёшь увидеть признаки РПСО, когда ворота откроются?

— К тому, чего не ждёшь, — отвечал он, — надо быть особенно внимательным.

— Есть ли в ваших вигвамах, шатрах, небоскрёбах или в чём там вы живёте…

— По большей части в трейлерах без колёс, — сказал мастер Кин.

— Отлично. Есть ли в них вещи, которые умеют думать, хоть и не люди?

— Когда-то были, потом они перестали работать и мы их выкинули.

— Умеешь ли ты читать? Именно читать, а не просто разбирать логотипы.

— Ими больше не пользуются, — сказал Кин. — Вы ведь про значки? Не стирать в отбеливателе и всё такое? Ну, на трусах.

— У нас нет трусов. И отбеливателей. Только стла, хорда и сфера. — Фраа Ороло похлопал рукой по ткани у себя на голове, верёвке у себя на поясе и шару у себя под задом. Убогая шутка на наш счет, призванная успокоить мастера Кина.

Кин встал и тряхнул плечами, сбрасывая куртку. Тело у него было худощавое, но жилистое от работы. Он развернул куртку изнанкой к Ороло и показал пришитые под воротом ярлыки. Я узнал фирменную эмблему, которую последний раз видел десять лет назад, только её с тех пор упростили. Под ней шла полоска из движущихся картинок.

— Кинаграммы. Они вытеснили логотипы.

Я почувствовал себя старым. Новое для меня чувство.

Ороло встрепенулся было, но при виде кинаграмм сразу потерял интерес.

— А, — вежливо произнёс он. — Ты говоришь прехню.

Я смутился. Кин опешил. Затем лицо его побагровело. Он явно себя накручивал, считая, что должен разозлиться.

— Фраа Ороло сказал не то, что ты подумал! — Я постарался хохотнуть, но вышел скорее всхлип. — Это древнее ортское слово.

— А похоже на…

— Знаю! Но фраа Ороло совершенно забыл про то слово, о котором ты подумал. Он совсем другое имел в виду.

— И что же?

Фраа Ороло увлечённо наблюдал, как мы с Кином обсуждаем его, словно отсутствующего.

— Он хотел сказать, что настоящей разницы между кинаграммами и логотипами нет.

— Как же так! Они несовместимы! — Лицо Кина уже приобрело обычный оттенок. Он глубоко вздохнул, задумался на минуту, потом пожал плечами. — Но я понял, о чём ты. Мы вполне могли бы и дальше пользоваться логотипами.

— Тогда зачем, по-твоему, от них отказались?

— Чтобы люди, которые сделали для нас кинаграммы, увеличили свою рыночную долю.

Ороло нахмурился и обдумывал услышанное.

— Это тоже похоже на прехню.

— Чтобы они заработали деньги.

— Хорошо. И как эти люди добились своей цели?

— Они старались, чтобы пользоваться логотипами было всё труднее и труднее, а кинаграммами — всё легче и легче.

— Как неприятно. Почему вы не подняли восстание?

— Со временем мы поверили, что кинаграммы и впрямь лучше. Так что, думаю, вы правы. Всё правда пре… — Он осекся.

— Можешь говорить. Это не плохое слово.

— Мне кажется неправильным произносить его здесь.

— Как пожелаешь, мастер Кин.

— Так о чём мы? — спросил Кин и сам ответил на свой вопрос: — Ты хотел знать, умею ли я читать, не это, а неподвижные буквы, которыми пишут по-ортски.

Он кивнул на мой лист, быстро покрывавшийся как раз такими письменами.

— Да.

— Мог бы, потому что родители заставляли меня их учить, но не читаю, потому что незачем, — сказал Кин. — Вот мой сын — другое дело.

— Отец заставил его выучиться? — спросил Ороло.

Кин улыбнулся.

— Да.

— Он читает книги?

— Постоянно.

— Сколько ему? — Слова были явно не из опросника.

— Одиннадцать. И его ещё не сожгли на костре. — Кин сказал это самым серьёзным тоном. Я так и не понял, догадался ли фраа Ороло, что мастер над ним подтрунивает.

— У вас есть преступники?

— Конечно.

Однако само то, как Кин ответил, заставило Ороло схватить новый лист опросника.

— Откуда ты знаешь?

— Что?!

— Ты говоришь, «конечно», но как ты узнаёшь, преступник перед тобой или нет? Их клеймят? Татуируют? Сажают под замок? Кто определяет, что такой-то — преступник? Женщина со сбритыми бровями говорит: «Ты преступник» и звонит в серебряный колокольчик? Или мужчина в парике ударяет молотком по деревяшке? Протаскиваете ли вы обвиняемого через магнит в форме бублика? Или у вас есть раздвоенная палка, которая дрожит, если её подносят к злодею? Протягивает ли император с трона свой вердикт, написанный алыми чернилами и запечатанный чёрным воском, или обвиняемый должен пройти босиком по раскалённому железу? Может, есть вездесущий праксис движущихся картин — то, что вы называете спилекапторами, — видящих всё, но их тайны известны только совету евнухов, каждый из которых заучил наизусть длинное число? Или толпа сбегается и забрасывает подозреваемого камнями?

— Я не могу поверить, что вы всерьёз, — сказал Кин. — Вы пробыли в конценте всего, наверное, лет тридцать?

Фраа Ороло вздохнул и посмотрел на меня.

— Двадцать девять лет одиннадцать месяцев три недели шесть дней.

— И понятно, что вы готовитесь к аперту. Но не можете же вы думать, что всё так сильно изменилось!

Ещё один взгляд в мою сторону.

— Мастер Кин, — сказал фраа Ороло, выдержав паузу, чтобы слова его подействовали сильнее, — сейчас три тысячи шестьсот восемьдесят девятый год от Реконструкции.

— Мой календарь тоже так говорит, — подтвердил Кин.

— Завтра наступит три тысячи шестьсот девяностый. Не только унарский матик, но и мы, деценарии, будем отмечать аперт. Согласно древним установлениям, наши ворота распахнутся. В течение десяти дней мы сможем выходить наружу, а гости, такие, как вы, посещать наш матик. Так вот, через десять лет в первый и, вероятно, в последний раз за мою жизнь распахнутся вековые ворота.