Журнал «Если» - «Если», 1999 № 07

Он провел ее по Маар-сквер и по извилистой улочке, пока они не подошли к приемной Фликки. Увидев их через витрину, Фликка Жестом пригласила войти.

— Да что ты! Сюда я не хочу! — опешила Орин. Каспар опять потянул ее за руку. — Нет, малыш, мне туда незачем. На моей совести нет ни одного греха.

Но Фликка сама раскрыла перед ними дверь:

— Я свободна и рада тебе служить, сестра.

— Простите, госпожа, мне не нужна исповедь. Просто мальчик за меня так решил, никак ему не втолкую.

— Это мой брат Каспар. Ты хочешь сказать, что уже исповедовалась?

— Нет, мне ни к чему исповедоваться. У молодых грехов немного, а мне всего пятнадцать. В рейсе я не грешила, мне нечего вспомнить.

— Сестра, — произнесла Фликка, обеспокоенно сдвинув брови, — исповедоваться совсем не то же самое, что сделать прическу. Исповедью лучше не пренебрегать. Тем более в первом рейсе.

— Но у меня на совести ничего нет! Говорю вам: я чиста!

Однако ее слегка сгорбленные плечи шептали о страхе.

Встревожившись по-настоящему, Каспар пристально уставился на сестру, пытаясь убедить ее не отпускать Орин.

— Я верю тебе, сестра. Но брат все-таки за тебя опасается. Твое дело, конечно, но может быть, все-таки зайдешь. Я тебя быстренько просканирую, чтобы снять все сомнения. Это займет всего несколько минут. К тому же если человек подвергался сканированию, ему потом легче будет исповедоваться. Всего одна-две минуты.

Каспар увидел, что Орин заколебалась. Насчет того, что предварительное сканирование якобы облегчает процесс, Фликка солгала, но девушка по своей неопытности не могла заподозрить подвох. Наконец Орин победила страх и кивнула в знак согласия.

Они вошли в приемную. Фликка держалась дружелюбно и спокойно; девушка немного расслабилась. Каспар не знал, уходить ему или нет. Ему было страшно, но он не хотел бросать Орин. Подавив в себе страх, он твердо решил остаться.

Фликка отвела Орин к удобной кушетке, попросила ее лечь и прикрепила электроды к ее вискам и макушке. Девушка нервно ерзала. Когда Фликка достала ремни, Орин громко вскрикнула: «Не надо!».

— Ничего-ничего, — проговорила Фликка. — Просто по правилам так положено. Я не буду их затягивать. Просто сделаю широкие петли, вот так. Не надо волноваться, сестрица. В первый раз, конечно, страшновато, но ведь у тебя грехов нет, верно? Как только отсканирую, расстегну. Идет?

Орин нехотя кивнула. Каспар стиснул своей здоровой рукой ее правую ладонь и ободряюще улыбнулся. Фликка поглядела на него; ее губы скривились, а глаза сказали: «Следовало бы тебя выгнать: исповедь — личное дело каждого. Но кто ее успокоит, если не ты?»

— А теперь закрой глаза, сестренка. Не волнуйся. Каспар будет рядом.

Орин, прикусив нижнюю губу, нервно зажмурилась. Фликка включила аппаратуру. На главном экране возникло переплетение кривых линий, окрашенных в разные оттенки зеленого и синего, фликка окинула экран опытным глазом.

— Вот видишь? Ничуточки не больно, — проговорила она, но на самом деле наступил ее черед волноваться. Каспар не мог читать линии, но ему казалось, что грехи должны проявляться через теплые цвета — желтые и оранжевые, как адское пламя в сказках (как-то раз он видел старинную голограмму, изображавшую муки грешников на том свете, и она глубоко врезалась в его память).

— Вы скоро закончите?

— Еще чуть-чуть, сестра. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально… н-но мне почему-то хочется плакать.

— Хорошо. Это бывает у многих. Раз хочется, не стесняйся. Потом будет легче.

— Но ведь у меня нет грехов. Весь рейс я чувствовала себя отлично…

— И хорошо. А ты не чувствовала ничего такого… странного?

— Нет, я же сказала!

На экране появились линии — какие-то чудные, извилистые, загибающиеся назад. Они мерцали, то возникая, то исчезая. Странные линии, переливающиеся разными цветами. Фликка покрутила ручки, потом нажала какую-то кнопку и воровато потянулась к пряжке поясного ремня. Каспар следил за ее действиями широко раскрытыми глазами.

— Скажи мне, сестренка, просто для того, чтобы закончить сканирование: ты ничего такого не сделала, за что тебе потом было стыдно? Ты же знаешь, я не имею права передавать кому бы то ни было твои слова. Твои тайны дальше меня не пойдут.

Орин смущенно порозовела:

— Ну-у… Всего один раз. Меня поставили на вахту с десяти тысяч до двенадцати тысяч, а я прогуляла последние три сотни. Там вообще не на что было смотреть, бессмысленное занятие, и…

— Конечно. Мелочь. По мне, так и не грех вовсе.

Хотя голос Фликки оставался спокойным, ее глаза с тревогой уставились на экран. Она выдвинула металлическое полушарие таким образом, что оно зависло над головой Орин, затем одной рукой вцепилась в конец ремня. Догадавшись, что нужно делать, Каспар неловко взял другой конец ремня своей скрюченной правой рукой.

Орин беззвучно вскрикнула. Ее глаза, полные слез, распахнулись.

— Что происходит? — она дышала все чаще и чаще. — Что вы со мной делаете?

— Ничего, сестра, — Фликка накинула на Орин ремень и затяну, ла его потуже. Каспар попытался повторить ее жест, но ремень вырвался из его пальцев.

— Перестаньте!

— Боюсь, сестренка, что у тебя есть грех на совести. Он должен выйти наружу.

— Нет! У меня ничего нет! Я же сказала… — Орин попыталась поднять руку, но ремни крепко удерживали ее. — Снимите электроды! Сейчас же!

— Подожди, сестренка. Не сопротивляйся, или будет больно.

— Не-ет, — внезапно Орин умолкла и невидящими глазами уставилась в потолок. Она испустила дикий крик. Ее ноги, плохо удерживаемые ремнями, затряслись, барабаня пятками по матрасу. Фликка затянула ремни. Каспар хотел было отойти, однако Орин стискивала его руку крепко-крепко — еще чуть-чуть, и захрустят пальцы.

Орин начала выкрикивать какие-то слова. Одно за другим, точно заклинание, всплывшее с самого дна души. Слов этих Каспар не знал, но настоящий ужас он испытал, когда понял, что ее жесты тоже стали для него загадкой. Девушка выла, точно ее резали; внезапно запахло экскрементами — она облегчила кишечник. Новый вскрик — и на ее брюках расплылось пятно мочи.

Фликка запаниковала и нажала на аварийную кнопку вызова врачей. Каспар в отчаянии вырвал свою руку из пальцев Орин и забился в угол комнаты. Лицо Орин превратилось в нечеловеческую маску. И ровно ничего внятного оно ему не говорило. Ровно ничего.

Но вдруг из ее губ вырвался поток слов, почти таких же бессмысленных, как все, что произошло до этого:

— О простите меня, простите, великие духи Эльд! Я отняла жизнь моего брата, я отняла ее до того, как минул наш срок, я отняла ее и прижала к себе, и хотя он искал ее, я скрыла ее от него! Я отняла его жизнь и прижала к себе, и клянусь, меня толкнула на это зависть!