Дмитрий Изосимов - Метагалактика 1993 № 4

Конечно, мне было жаль, что Орнелла ушла в сон и теперь я вынужден был сидеть в одиночестве пятнадцать дней, да еще охранять пустую комнату.

Я переложил из руки в руку пистолет, потрогал в нагрудном кармане комбинезона колбу с таблетками, поудобнее устроился в кресле и с интересом уставился на экран телевизора, где разворачивалась полная драматических событий история Центавра, причем снято все было так великолепно и правдиво, что я не понимал: то-ли это игровой фильм, то-ли реальные съемки.

Звука не было, но иногда внизу экрана мелькали строчки слов.

Вот над джунглями возвышается мохнатая фигура циклопа — он замахнулся рукой и что-то напряженно выглядывает внизу, его глаза широко открыты и смотрят в одну точку. Внезапно он бросает руку вниз и, разевая рот, распрямляется, прыгает на одном месте и торжествующе смотрит на ящера, что был зажат в пальцах его руки, потом сует его в свой зубатый рот.

Но вот к первому циклопу подходит второй и угрожающе размахивает дубиной, и показывает пальцем на ящера.

Первый циклоп вырывает из земли дерево и поднимает над головой. И тот и другой, стоя друг перед другом в угрожающих позах, сильно разевают рты и вращают глазами. Вокруг них появляются их собратья и тоже, разевая рты, сильно прыгают, машут кулаками и дубинами.

А между тем два первых циклопа наносят друг другу тяжелые удары по головам, дубины ломаются — циклопы хватают друг друга за руки и начинают топтаться на месте, кусают, царапают лица, покрытые мохнатой шерстью, и наконец падают на землю, а через минуту второй циклоп замирает, а первый — торжествующе разрывает ему грудь.

Внизу экрана появилась короткая надпись: «Победила женщина».

Все прочие циклопы радостно машут дубинами и кидаются на поверженного собрата и рвут его на части.

Тем временем вокруг пирующей группы медленно собирается толпа других циклопов — первые растерянно смотрят на них несколько секунд, потом стремительно убегают прочь, бросая дубинки и мясо. Их крепкие ноги вытаптывают леса и выбивают в земле глубокие ямы. Но вот навстречу бегущим идет большая орда циклопов — они соединяются и, потрясая кулаками, топают ногами и обращают друг к другу разинутые рты, а затем бегут на место драки, где в это время вторая группа доедает останки сотоварища — они видят бегущих и в полной растерянности с разъятыми ртами наблюдают их и оживленно показывают друг другу пальцами, бьют друг друга по головам, заламывают руки и смотрят в небо, а потом стремительно разбегаются в стороны и пропадают где-то за горизонтом.

Внизу экрана мелькает короткая строчка: «Победила женщина».

Но проходят миллионы лет, циклопы становятся людьми обычного роста, они строят деревни, города, сеют зерно и непрерывно воюют друг с другом — кровь заливает улицы городов, горы мертвых тел гниют на полях и на дорогах.

Вот передо мной появляется горящий город, в который врывается озверелая толпа воинов на закованных в металл конях. Они с хохотом пронзают копьями бегущих детей, ловят женщин за волосы и волокут на площадь, где уже громоздятся кучи захваченного добра и пьют вино ликующие победители.

Женщин бросают в лужи крови, срывают с них одежды — металлические перчатки разрезают им кожу, женщины кричат и сжимаются в комок, но их ноги и руки с хохотом растягивают в стороны победители, бьют в лицо окованными кулаками, потом в изодранных панцырях бросаются на бесчувственные тела залитые кровью.

Я вижу глаза женщин — они точно такие, как у Орнеллы…

А на экране сменялись эпохи, но войны становились все более жестокими, которые приводили к тому, что народ планеты почти вымирал, но проходили сотни лет, рождались новые поколения и снова начиналась война.

Меня тошнило от того, что я видел и я часто уходил в другой конец зала и внимательно слушал тишину, думал об Орнелле и жалел, что не поцеловал ее. От этих мыслей я очень волновался…

А между тем на экране телевизора войны незаметно сменились спокойной жизнью.

Планета покрылась городами и памятниками — проходили века — некоторые монументы толпы людей варварски взрывали и плевали на осколки, а затем ставили на пьедесталы еще более крупные скульптуры, чтобы через сотню лет снова все уничтожить.

Я удивленно всплеснул руками.

— Да что за глупый народ!

Вскоре я обратил внимание на то, что у скульптур была одна и та же характерная деталь: у них были просветленные лица, они близоруко щурились и размашисто показывали куда-то правой рукой. И люди охотно шли в ту сторону, куда им указывали памятники — с песнями, с плясками, но проходили новые века, и они возвращались — худые, оборванные и страшно злые, громили магазины, рвали друг у друга хлеб, а потом с криками взрывали очередные монументы и ставили другие.

Но вот наступил момент, когда глупые центавры переломали все близорукие памятники, а новые почему-то не поставили. И вот с этого времени люди стали жить хорошо.

Судя по техническому уровню — это время чем-то напоминало наш двадцатый век.

С развитием культуры, науки, техники — исчезли границы между государствами, а бурное строительство заводов, которыми управляли роботы — все более освобождало людей для занятий интеллектуальным трудом. Все больше и больше появлялось гениальных художников, музыкантов, поэтов и писателей.

Всюду шли веселые спортивные соревнования — в ночных городах сверкали иллюминации — каждый последующий день был праздником для центавров, наступил золотой век…

Но вот на экране замелькали тревожные лица: оказывается были созданы компьютеры, которые начали писать музыку, стихи, романы во много раз лучше и быстрее чем люди. Компьютеры и роботы строили города, осушали болота, были корреспондентами, астронавтами и слугами центавров.

Газеты разразились вопросами о смысле жизни — для чего живет человек?

В парламенте планеты постоянно шли дебаты о целесообразности использования роботов в жизни людей. Интеллектуалы требовали, а это почти все население планеты — уничтожить роботов, которые, дескать, привносили в искусство холодный разум, но все что создавали роботы — дышало жизнью, природой и гениальным мастерством, недоступным человеку.

Прошли сотни лет и люди привыкли к роботам-гениям, которые были послушными воле человека и равнодушными к славе.

Для людей стало нормальным делом иметь робота-гения и выдавать его творения за свои.

Но вдруг общество потрясла новая катастрофа.

Пока центавры думали о еде, жилище, семье — они шли в одну ногу с природой, однако с того момента, когда они удовлетворили свои естественные потребности и потянулись к интеллектуальному труду, а человеческий мозг, освобожденный от естественных проблем, жаждет одиночества, раздумий — все больше и больше появлялось одиноких людей, занятых наукой, культурой. Наступило резкое охлаждение чувств между полами. Семьи стали редкостью. Женщины уже не хотели рожать детей, появились инкубаторы.