Игорь Волознев - Метагалактика 1995 № 1

— Вы знаете, — прервал молчание Алексей, — есть такая теория, что люди при первой же встрече проникаются друг к другу симпатиями или антипатиями… где-то на уровне биологических полей, — и, помедлив, неожиданно для себя, добавил. — Вы мне сразу стали симпатичны.

— И Вы мне… Мы, по-моему, примерно, ровесники — мне тридцать девять.

— Увы, нет. Мне — пятьдесят один.

— Пятьдесят один? Ну, я скажу, время к Вам даже не по-княжески, а по-царски относится. Никогда бы не дал больше сорока-сорока трех.

— Приятно слышать. Так мы, помнится, говорили о христианстве?

— Христианство… — это такой разговор. В этом деле, как у нас говорят, без бутылки не разберешься. У меня есть предложение — я тут недалеко живу, неплохо бы перекусить. Жена с дочками к теще уехала в Звенигород, будут не раньше десяти, так что времени и на христианство хватит.

— Что ж, с удовольствием, — ответил Алексей. Эа… Эа…

Игорь собрал шахматы и часы в сумку, перекинул ее через плечо. Они поднялись и пошли.

— А что же вы к теще не поехали?

— Мое присутствие плохо отражается на ее здоровье — у нее давление от этого поднимается. Человек она хороший, добрый, хлебосольный, но в вере крепка необыкновенно. Я как-то по недомыслию прокомментировал при ней библейский сюжет — как праотец Авраам свою жену Сару пристроил в гарем фараона, когда они прибыли в Египет. С тех пор моя жена ездит в Звенигород без меня. Да нет худа без добра — у меня появились совершенно свободные дни — один, а то и два в месяц. Иногда так хочется побыть одному. Но, — спохватился Игорь, — сегодня другой случай.

Чем ближе к выходу из парка, тем становилось больше народу, ларьков, киосков и детей с разноцветными воздушными шарами. На маленькой эстраде играл духовой оркестр. Вальс неторопливо покачивался над шумной толпой, но никто не танцевал. День клонился к вечеру. Небо затянулось плотными облаками. Подул ветер, закачал верхушки деревьев, зашумел листвой.

— Так Вы к нам туристом? — спросил Игорь.

— Нет. Я, как у вас принято говорить, — бизнесмен. Правда, уже три года, как отошел от больших дел. Сейчас у вас разрешили совместные предприятия, и я изучаю возможность вложения своего капитала.

— Рассчитываете на хорошую прибыль?

— Прибыль меня мало волнует. Моего состояния хватит на несколько моих оставшихся жизней, обеспеченных на высоком уровне не по вашим, а по западным стандартам… И наследников у меня прямых нет.

— Так что же — ностальгия?

— Ностальгией это не может быть, так как я родился и прожил жизнь там. Что меня сюда привело, я пока толком не могу объяснить и самому себе.

— Ну, тогда — смена впечатлений, любопытство, наконец.

— Да, может быть. Хотя я не очень любопытен по природе. Мое любопытство развито не более, чем этого требует технология бизнеса, — он немного помолчал. — Скорее всего, хочется понять, о чем тосковали всю жизнь дедушка и отец.

— Значит, капитал тут ни при чем.

— Капитал? Великая страна была Россия. Какой взлет духа в девятнадцатом и начале двадцатого веков. Мировая культура и сейчас черпает из этого колодца. А что теперь? Одни ракеты.

Они вышли из парка и, свернув направо, шли недолго вдоль его ограды, потом углубились в маленькие улочки, где дома старой Москвы перемежались с безликими коробками современных зданий.

— Вот мы и пришли, — сказал Игорь, когда они оказались возле одной из таких девятиэтажек. Небольшая трехкомнатная квартира с низким потолком была обставлена безо всяких претензий. Множество книг, пожалуй, было ее единственным украшением.

Алексею вспомнилось: «Греховно все, что не необходимо». Если так, то здесь до греха далеко.

Игорь очень быстро — была видна сноровка — порезал на сковородку, где уже шкварчало сало, картошку, вынул из холодильника несколько банок: исландскую селедку в винном соусе, шпроты, югославскую ветчину, соленые грибы, порезал финский сервелат и увенчал стол потной бутылкой пшеничной.

— Ого, — искренне удивился Алексей, — значит, не зря говорят, что у вас в магазинах пусто, а в холодильниках густо.

— Да, — согласился Игорь, — заказы иногда перепадают, приходится запасаться впрок. А грибочки вот зато свои, домашние. Но все это доставание, добывание унизительно. Я даже машину продал, покатавшись всего три года, — не вынес мук автосервиса. Бунин писал, что у него была совершенно ощутимая боль возле левого соска даже от одних таких слов как «революционный трибунал». У меня то же самое от слов «автосервис», «стройматериалы» — словом, как говорил один слесарь: «Дожились». Ну, да ладно, — Игорь поднял свой шкалик, — как водится в таких случаях: со свиданьицем!

— За приятное знакомство, — ответил Алексей, выпил и, немного закусив, спросил. — Скажите, мне показалось, что у вас теперь очень много пьют, это так?

— Да, так, — посерьезнел Игорь и добавил, — но у тех, кто пьет, водка в холодильнике не стоит.

После второго шкалика пшеничной дьявольская нагрузка этого дня немного отпустила. Поутихла боль, стальным обручем обратившая голову. Алексею временами удавалось отвлечься и тогда ему уже не приходилось думать об одном, а говорить на другую тему. Беседа складывалась непринужденно. Алексею было с Игорем с самого начала легко и просто, как ни с кем после смерти Андрея. Он вдруг подумал, что, если правы те, кто учит — ищи радость в каждом бегущем мгновении, ибо оно неповторимо, то он, Алексей, испытывает сейчас простую радость бытия, может быть, впервые за несколько лет, несмотря на все сегодняшнее потрясение. Но может быть и благодаря ему? Может быть в этой кухоньке он бессознательно ищет недолгое и ненадежное убежище от сокрушительной стихии, так неожиданно сорвавшей крышу над его головой.

Он смотрел Игорю в его серые с грустинкой глаза, такие близкие сейчас, слушал его, иногда не слыша, и в то же время всем существом проникаясь его мыслями, может, даже не самими мыслями, а тем, что их порождало. И одновременно он еле сдерживал себя, чтобы не разрыдаться, не крикнуть ему: «Родной мой, все это ерунда, пустяки, все самое главное — совсем не так, как нам представляется. Никакие мы не цари природы! Вершина творения! Мы — очередное слабое звено в бесконечной цепи, вроде травы для зайцев или зайцев для волков».

А вместо этого он смотрел на Игоря, кивал ему головой, лишь иногда вставляя в разговор какие-то фразы, что-то такое, что, к удивлению, было уместно, что побуждало Игоря спорить с ним или соглашаться, но что он, Алексей, сам слышал как бы со стороны.

Эа… Эа… Кто ты в моей судьбе? Одно ясно, жизнь переломилась и прошлому нет возврата. Он летит в бездну и не знает, что впереди — острые камни или звездное небо.